Не знаю

Кольцов

2022 г., Москва

Там, дома, тоже тополя во дворе. Качели-лодки. Кот ушел, долго нет. Ах да, это же детство, да… кот давно помер. И мать померла. И Робка. Все померли.

А ты вот нет. Ну что, ну что ты от меня хочешь? Флорентийский профиль, точеная фигура, силуэт. Золотые стружки соломы в воздухе, небо синее, как золотая метель. Баба красивая, только дура. И шлепнуть по заднице. Хихикает… Да нет, не такая уж она дура, эта Лёлечка. Хватило ума просидеть всю жизнь за кольцовской спиной, пить кровь.

Что она там на этой даче, без сортира, без продуктов, и денег-то, кажется, у нее нет. Деньги, где деньги? Где мои деньги? Гадина, все потратила, какие-то портьеры, финская мебель, люстры какие-то, сервизы. Зачем это все?

Тарелки странные какие-то. А, так это картонные. Как в рассказе у Толстого – про деда, которому деревянную миску дали, х-хе… да, удобно, кстати, можно сразу выбросить. Мыла посуду. Кто бишь это был? Дочь вроде, да. Принесла черешню.

На мой день рождения обычно была клубника. Май. Клубника и сирень. А тут черешня. Ничего, вкусная. В Молдавии этой черешни было… Ветки просто усыпаны! Сады. Румыны, ну какие вы румыны, Молдавия – древняя, достойная страна… М-да… «Была наука страсти нежной, / Которую воспел Назон, / За что страдальцем кончил он…» ох-ох-ох… «В Молдавии, в глуши степей / Вдали Италии своей». Да, Молдавия, лесостепи. Поляна, большая, на опушке соснового леса, вся розовая от земляники.

Я когда-то написал, что хотел бы провести остаток своих дней наедине с природой. Какое тут – никак не оставляют в покое. Эта квартира, сижу вот. Темно здесь как-то, неуютно. Коридор слишком длинный. Идти, переставлять палки. Живот еще… добежать бы до сортира… добежать, да уж…

Лекция… сегодня? Нет, тогда пришла бы Нонка помогать с компьютером. Нет, завтра. Сколько можно уже, устал, устал, устал. Да нет, не найти вам замены, второго такого Кольцова не найти вам, дудки, среди нынешних… необразованные… неучи, бездари.

Мать приехала, опоздала. Я уж думал, не приедет. Очень расстроился, плакал отчаянно. Приехала – счастье. Мы взяли банки, пошли в лес за земляникой. Солнце через стволы, так пахнет соснами. Поляна вся светится, как смотришь из леса, из тени – переливается в конце тропинки. Вот тропинка заканчивается, мы выходим с матерью на опушку. Там солнце ударяет в глаза, такое сияние. И тепло. Поваленный ствол, мы садимся вместе, рядом. Я закрываю глаза, прижимаюсь к матери, к теплому боку, а она накрывает меня рукой. Хорошо. Мама, на ручки…

Лёлечка

2022 г., Москва

Что ж, я все прощаю. И я тебя жалею, да. Пусть тебе будет спокойно.

Несмотря на то что эта баба сидит тут с наглым видом, смотрит в упор и готовится получить свое. Эту квартиру, в которой каждый угол обихожен мною, моей кровью и нервами выстрадан каждый шкаф, каждая табуретка. Вышивки свои и картины Анны я, конечно, заберу. И свои книги. Да, и подушки, портьеры, покрывала. Там на кровати сидят игрушки: одна моя, из детства, она со мной была с войны. Собака, немецкая овчарка, ее зовут как ту, настоящую, что была у нас еще до войны, – Снейка. Ее во время войны мамочка отдала военным. Она говорила, что когда мужчина, военный, взял поводок, а мама собралась уходить, то у собаки потекли слезы, она все понимала. Нам передавали потом, что Снейка успешно работала, ловила бандитов и шпионов. А еще там сидит Анина собака Мэри, с которой она не расставалась все детство: она с нами и на море ездила, и в больницах она с Аней лежала. Я ей пришила глаз, привела ее в порядок, сшила ей платье. Они сидят там обе на кровати. И еще на стене, приколоты булавкой, висят куклы-бибабо – это те, что на руку надевают, я выяснила, как они называются, – кот и лиса. Он был кот, а я была лиса. Где-то под кроватью есть чемодан с его рисунками про кота и лису. Шаржи – ручкой, карандашом, с подписями. Анна так любила эти его рисунки. А однажды спросила, лет в пять: а где же я? И он нарисовал с ней, ее нарисовал в виде цыпленка. Ей не очень понравилось, я видела, но она не показала вида.

Этот чемодан из-под кровати тоже надо забрать, там эти рисунки, старые фотографии. Те, что еще сами печатали, пересвеченные, с завернувшимися краями. Где Аня совсем маленькая или ее еще нет. Было ли счастье? Да, наверное. Не знаю. Не помню.

Забрать – а куда? Я пока бомж… Конечно, Анна сказала, все устроит, но чувствую я себя бездомной собакой без своего угла. Да, есть же еще дача, мой мирок, с цветами, яблонями. Но без водопровода. Тяжело там, трудный быт.

Какое странное состояние. Одновременно тяжесть, горечь и необыкновенная свобода. Легкость какая-то.

Сколько мне и самой осталось? Уж как-нибудь я доскребусь и уж как-нибудь постараюсь, насколько получится радости и покоя получить за это оставшееся мне время. Покой.

«Вечный покой», – пел священник на отпевании.

А почему, собственно, я так говорю – «доскребусь как-нибудь». И не как-нибудь, а хорошо. Мой новый знакомый в соцсети пишет, что ему интересны мои вышивки, можно сделать выставку. Хорошо, что Фёдор меня зарегистрировал. Конечно, странно все это, но что ж. Зато общение. Вроде и не ходишь никуда, а поговорить с интересным человеком можно. Я всю жизнь просидела дома, ни с кем не водилась. Не было необходимости, потребности такой. Да и времени. А теперь вот есть. И то, и другое. Да еще этот кастинг. Совсем смешно, конечно. Кастинг для фотомоделей «золотого возраста». Жаль, что в молодости мне не делали таких предложений, когда я была действительно красива. Хотя в молодости я бы не согласилась – была выше этого.