Самозванка. Кромешник

— Да и пёс бы с ним. Мне что терять? Ни семьи, ни обязательств. — Милэдон устало и неодобрительно поморщился, но возражать не стал. — Радэрика, будь он хоть самому Тёмному Князю сродник, ни одна собака не заподозрит. Второго такого… образцового отрока не найти. За него сам Канцлер Стударма поручится, я уж про Каувица молчу, — пожалуй, тут Упырь слегка приукрасил действительность ради спокойствия запальчивого Милэдона.

Гэдэваль Лаэрвиль, монарший ставленник, в университете королевском заправлявший, отличался характерным, ушлым складом ума и соответствующей прозорливостью. Иные на лакомых постах не заживались. А старший наставник, Тиргерат Каувиц, вельможной шельмоватостью составлял достойную конкуренцию дворцовым прихвостням. И всё же, младшего братца сии достойные мужи, в целом, одобряли.

— Без тебя всё рухнет, — резонно возразил командир, предусмотрительно понизив тон. И пристальней вгляделся в шалое лицо, пробрезжившее нарочитым легкомыслием. — Ты же понимаешь?

— Я помирать пока и не собираюсь, — откликнулся насмешливо Упырь. — Наивно ждать чего иного от «ублюдской твари королевы». Разберусь.

— Князь свидетель, ты сказал, — набожно буркнул, осеняя себя соответствующим знаком, Милэдон.

Про старшего Адалина он в казармах слыхал всякое. А ведь гвардейцы с динстманнами да солдатнёй прелагатая уважали, а то и, стыдно сказать, любили. Как величали за глаза ненавистного упрямца остальные, Сейран тоже имел некоторое представление. И осведомлённости Фладэрика на сей счёт отчего-то совсем не удивился. Удивляла, разве, лёгкость, с который наследник одной из знатнейших семей долины принимал придворное злословие.

— Кстати. Твой брат присягает ей на днях. Ты не останешься в Замке? — припомнил и невольно удивился командир.

— Не мне же присягает, — покрутил серёжку в ухе Адалин. — Величеству. А тебя проводить нужно. Орлов проведать. Да и… хм… срок уже. Думаю, пора прощаться с Розой.

— То есть… всё готово? — Фладэрик, не снимая со стылого лица ухмылки, кивнул. — Упырь! За это стоит выпить! Не кривись, твоё любимое прикажу! Ишва-Илэ. Золотое Ставменское! Обычай велит.

— Обычай много чего велит, — пожал плечами, не слишком сопротивляясь, Адалин.

Голова гудела, потихоньку сраставшиеся покровы ныли и зудели. А Упырь почувствовал странное, не связанное со внешним миром раздражение. Лютую, отупелую тоску, бирюком вцепившуюся в глотку.

Растирая ноющий загривок, Фладэрик степенно наблюдал, как призванный Дофот колдует над кубками, подобострастно глядя на покровителя, старательно сооружавшего из постели подобие берлоги. И на ходу прикидывал, как бы спровадить страдальца из долины. То, что в седле Милэдон не удержится, чем дальше, тем становилось очевиднее. Адалин помянул проклятого Канцлера и его окаянных приспешников, дело своё, судя по результатам, знавших прекрасно.

Держальник почтительно передал гостю кубок и, закусив губу, отступил к двери. Сейран, улыбаясь, полулежал на подушках, шкура сползла на ноги, обнажая облепленные рубахой рёбра, туго стянутые перевязками.

Ишва-Илэ, пряная отрава, креплёное имтильское вино, отдающее изюмом и буйством, пахло одуряюще, вызывая в памяти подзабытые картины, а в разуме — оттеночное беспокойство. Упырь прикрыл глаза: а ведь проныра Милэдон знал, чем потчевать надменного приятеля, помнил и, кажется, нарочно озаботился.

Ставменское зелье не пользовалось особой популярностью у кровососов. В виду специфичности, стоимости и, отчасти, взаимоотношений Короны с мореходами. Подданные блистательной Айрин предпочитали сладкую дрянь родом из Ардуайна или забористые Ярьеннские шедевры, больше напоминавшие приправленную опилками сивуху Хуторского Бажая. Бражку Адалин принимал как неизбежное зло, титулованную западную канитель, отдающую мхом — тоже, но с куда меньшим восторгом.

А Золотое Ставменское они частенько пили с отцом.

— На удачу! — провозгласил бравурно Сейран, воздев кубок. — Во славу Розы и на погибель врагам!

— Угу, — буркнул Фладэрик, избегая чрезмерной экзальтации, против воли принюхиваясь к знакомому, свербящему полутонами аромату.

Глава 4. Гостеприимство, кров и стол

Подрумянившееся к вечерней зорьке, а всё равно чахоточное в северных краях светило, клонясь к пушистым шапкам сосен, что застлали отлоги синих гор, искоса заглядывало под откос узкого, бойницу напоминавшего окна. Не то взалкало напоследок кровавых подробностей упырьего быта, не то попрощаться заглянуло.