Ягода старался не смотреть в глаза Серебрянскому и только что-то добавил на идиш.
— Что? Что он сказал?
— Попросил прощения, — вздохнул Серебрянский. — Откровенно говоря, товарищ подполковник, не могу понять, зачем он это делает. С тридцать пятого по май тридцать шестого я находился на задании в Китае и Японии, вернулся в Москву, если не изменяет память, к июню. Не виделся с Генрихом Григорьевичем более полугода. И уж точно не в январе.
— То есть вы отрицаете, что Ягода вас склонил к измене?
— Даже не делал попытки.
Мешик быстрыми движениями заполнил бланк протокола.
— Свидетель, есть ли у вас основания считать, что обвиняемый занимался контрреволюционной деятельностью?
Взгляды двух евреев пересеклись, тусклый Ягоды и твердый Серебрянского.
— Прямых доказательств не имею, иначе немедленно сообщил бы контрразведке, не дожидаясь ареста Ягоды. Однако ложное обвинение в мой адрес выглядит как вредительство. Я могу идти?
— Погодите, — Мешик кинул ручку-самописку и скрестил руки на груди. — Нужно прояснить один вопрос. С вашей командировкой в Испанию совпала странная история в Казани, погиб сотрудник ГБ, двое арестованных по пятьдесят восьмой бесследно исчезли. Это что? Проваленная операция? Диверсия?
— Да, провал, — откликнулся Ягода.
— Мне нечего добавить, — тут же вставил Серебрянский.
— Очень, очень странная история, граждане. Выглядит так, будто побег двух опасных врагов с убийством конвоира кто-то попытался представить внедрением агента во вражескую среду. Так называемая операция «Канкан». Кто именно работал по ней, гражданин Ягода?
— Капитан Чеботарев, гражданин следователь, из Иностранного отдела ГУГБ.
— Генрих, имейте совесть! И перед ним будете извиняться, как передо мной?
— Молчите, Серебрянский! Я вам слова не давал, — подполковник повысил голос. — Канкан, надо понимать, это пошлый буржуазный танец с высоким выбрасыванием голых бабских ног. И где Чеботарев? Как фамилии тех двоих беглецов?
— Слуцкий должен знать, — подсказал Ягода, и Серебрянский с омерзением догадался, что за месяц после ареста привычка подкидывать обвинения бывшим подчиненным превратилась во вторую натуру низвергнутого наркома. — Но Слуцкий не имеет права их называть без прямого приказа товарищей Ежова или Агранова.
— Не вопрос, — отмахнулся Мешик, записывая слова о Чеботареве в связи с операцией «Канкан». — Я разберусь, где кончаются ваши агентурные игрища, а где начинается очковтирательство. Оперативная разработка фашистского шпиона в советской тюрьме относится к прерогативе контрразведки, какого фига ИНО полез не в свои дела?
Ягода промолчал, Серебрянский напомнил, что к началу «Канкана» уехал в Испанию и не в курсе, как принимались решения в ИНО. Подполковник задал несколько технических вопросов, дал расписаться на бланке обоим. Серебрянский попрощался. Ягода не шелохнулся.
В тот день через допросную в Лефортово прошли многие, стопка исписанных бланков протокола очной ставки еще больше расперла толстый том уголовного дела. Эйхманс, Кацнельсон, Агранов, Заковский, Реденс, Леплевский в один голос топили Ягоду и открещивались от его обвинений. Кто-то без особых эмоций, кто-то с возмущением, но практически все — с затаенным страхом. Комиссары госбезопасности внутренне дрожали перед подполковником, точнее говоря, перед силой, которую он олицетворял, — всесокрушающей мощью НКВД, безжалостной, если прикажут, по отношению к собственным солдатам и генералам.