При неязыковой коммуникации люди используют указательный жест для управления зрительным вниманием собеседника, а изобразительные (иконические) жесты (пантомиму) — для управления его воображением. Эти два типа жестов могут считаться «естественными» коммуникативными актами, поскольку они основаны на естественных реакциях реципиента — прослеживании направления взора окружающих и интерпретации их действий с точки зрения их намерений, соответственно. Эти простые жесты могут выступать в весьма сложных сочетаниях, поскольку они используются в ситуациях межличностного взаимодействия, где оба участника ситуации обладают совместным смысловым контекстом как связующим звеном для интерпретации коммуникации, а также взаимными установками, связанными с кооперацией. «Произвольные» (arbitrary) коммуникативные конвенции, в том числе языковые, опираются на ту же кооперативную базовую структуру, что и «естественные» человеческие жесты. Они, безусловно, сформировались на основе последних путем «дрейфа к произвольному выбору средств» по мере того, как новые пользователи языка овладевали иконическими жестами, не полностью улавливая их смысл.
Результаты экспериментов по изучению указательного жеста у младенцев говорят о ключевой роли базовой структуры способности к совместным намерениям в формировании как совместного внимания и совместных понятийных представлений в коммуникации, так и трех ее базовых мотивов — просьбы, информирования, разделения = приобщения. Помимо этого она, возможно, сыграла роль в формировании коммуникативных намерений и правил кооперации.
Указательный жест в онтогенезе возникает у младенцев только с развитием навыков «мы-интенциональности» в момент совместного действия, не ранее, хотя к этому моменту уже сформирован ряд других навыков, предвосхищающих его появление; это происходит раньше, чем появляются существенные навыки в области конвенционального языка.
Изобразительные жесты у младенцев появляются вслед за первым указательным жестом, поскольку требуют наличия коммуникативного намерения для достижения своей цели — в противном случае они были бы просто бессодержательными действиями. Далее они быстро вытесняются конвенциональным языком (в отличие от указательного жеста, на который появление языка не влияет), поскольку, как и он, представляют собой символический способ указания на объект внимания. Переход в онтогенезе от жестов к конвенциональным формам коммуникации, в том числе к языку, также принципиально зависит от базовой структуры способности к совместным намерениям — особенно совместного внимания во время совместной деятельности, — поскольку этот фундамент позволяет создать общий контекст, необходимый для овладения «произвольными», «свободно» выбираемыми коммуникативными конвенциями.
Онтогенетический переход от жестов к языку позволяет понять функцию, общую для а) указательного жеста и указательных местоимений (например, «этот» и «тот») и б) иконических жестов и полнозначных слов (например, существительных и глаголов).
Человеческие навыки и мотивы способности к совместным намерениям первоначально возникли в контексте взаимовыгодной совместной деятельности — а именно, навыки рекурсивного считывания мыслей и намерений привели к формированию общих целей, которые, в свою очередь, способствовали возникновению совместного внимания к объектам, связанным с этими целями. Человекообразные обезьяны не способны к совместной деятельности такого рода, и поэтому не обладают навыками и мотивами разделения намерений, подобными таковым у человека.
Сначала указательный жест, а затем пантомима возникли вследствие необходимости более эффективно координировать совместную деятельность, изначально — путем требования от другого какого-либо действия при наличии согласия на это обеих сторон, что облегчало обоим участникам взаимодействие. Изначально такие акты кооперативной коммуникации существовали только в рамках совместной деятельности, поэтому их интенциональная структура была полностью кооперативной. Использование навыков кооперативной коммуникации за пределами совместной деятельности (к примеру, для лжи) появилось позже.
Мотив предложения окружающим помощи путем их информирования мог возникнуть благодаря процессам непрямого взаимного обмена, в которых каждый стремился завоевать репутацию «хорошего партнера». Это создавало общее пространство взаимных ожиданий касательно того, как должна происходить кооперативная коммуникация.
Способность делиться (sharing) с окружающими своими эмоциями и когнитивными установками могла возникнуть вследствие культурного группового отбора как способ установления социального контакта и расширения совместных знаний в социальной группе, совместно с правилами регулирования кооперативной коммуникации, возникшими вследствие групповых санкций за некооперативное поведение.
Навыки имитации дали людям возможность создавать и усваивать от других иконические жесты, используемые как голофразы (требующие коммуникативного намерения даже для того, чтобы начать действовать), которые благодаря коммуникации в ситуации нехватки совместных знаний претерпели постепенный переход в новое качество «произвольных» коммуникативных конвенций.
Потенциальное переключение на полностью произвольные звуковые конвенции было возможно только потому, что изначально они использовались в сочетании с жестами, основанными на действиях (имеющими более естественные значения), фактически паразитируя на них.
Человекообразные обезьяны пользуются последовательностями жестов, а «говорящие» обезьяны («linguistic apes») даже комбинируют жесты для достижения некой общей коммуникативной цели и выделяют в имеющемся у них опыте отдельные события и их участников; эти простые грамматические навыки являются точкой отсчета для эволюции грамматической компетентности человека.
• Когда «говорящие» обезьяны (возможно, это верно и для древних людей) порождают многокомпонентные высказывания, они почти всегда используют их в качестве просьб, и, как правило, только в актуальной ситуации «ты и я в момент здесь-и-сейчас», что означает, что в такой ситуации не требуется, никакого «серьезного» синтаксического маркирования. Таким образом, человекообразные обезьяны и древние люди обладают только грамматикой просьбы.
С возникновением информирования о функции и референтах, удаленных от момента «здесь-и-сейчас», возникает необходимость в грамматических средствах для того, чтобы а) идентифицировать отсутствующие референты путем помещения их в структуру совместного внимания (возможно, путем использования многоэлементных определений); б) синтаксически маркировать роли участников; в) отличать мотив просьбы от мотива информирования. Выполнение этих функциональных требований привело к возникновению грамматики информирования.
С возникновением в коммуникации мотива приобщения и появлением высказываний, предполагающих изложение сложных последовательностей событий, удаленных относительно момента «здесь-и-сейчас» в пространстве и времени, возникает потребность в грамматических средствах для а) обозначения временных «вех» и формирования связей между событиями; б) прослеживания этих связей участниками коммуникации. Эти функциональные условия были необходимы для формирования грамматики приобщения и нарратива.
Конкретные грамматические конструкции конкретных языков формируются путем конвенционализации (т. е. грамматикализации и других процессов) в культурно-историческом времени, что зависит от совместных целей коммуникации, совместных понятийных представлений, а также от базовых познавательных процессов и обработки информации. Возникающие при этом групповые процессы создают нормативность конструкций как «грамматически правильных».
7.2. Гипотезы и проблемы
ebooksa