Я коснулся молота, чувствуя страх за моего сына. Нам приходилось сражаться не только против Скёлля, врага самого по себе опасного, но и против его чародея. Я велел Утреду Младшему вернуться не позже чем через десять дней, но минуло две недели, а от него не было ни слуху ни духу. Эльсвит дни напролет молилась в беббанбургской часовне, а Финан, как человек более практичный, взял тридцать воинов и пошел на юго-запад, расспрашивая обитателей каждого селения, но местные не слышали ни о какой схватке в дальних горах.
– Он вернется, – заверила Эдит, разыскавшая меня на укреплениях Беббанбурга. Я стоял в той их части, что выходит на материк, и смотрел в сторону гор.
– Сын бывает упрямым, – отозвался я.
– Весь в тебя. – Она улыбнулась и взяла меня под руку. – Он вернется, я обещаю.
– Ты видишь будущее? – с сомнением спросил я.
– Ты советовал мне доверять чутью, – напомнила Эдит. – А оно говорит, что он вернется.
Прежде Эдит была моим врагом, а теперь стала женой. Умная женщина, поднаторевшая в сложных танцах властолюбивых мужчин. Фигуры этого танца она изучала в бытность любовницей Этельреда, супруга Этельфлэд, бывшего правителем Мерсии и еще одним моим врагом. Я рассказал Эдит о договоре с Этельстаном, и она его одобрила.
– Этельстан будет следующим королем, – заявила жена.
– Этельхельм без боя не уступит.
– Верно, но народ Мерсии поддержит Этельстана.
И это, подумалось мне, вполне возможно. Взойдя на трон, Эдуард стыдился клейма незаконнорожденности, прилипшего к старшему его сыну, и отослал мальчишку в Мерсию, на воспитание к Этельфлэд. Так я стал его опекуном. Пусть Этельстан был по рождению западным саксом, большинство мерсийцев считали его своим.
– И ты говоришь, что архиепископ Ательм против Этельхельма? – спросила Эдит.
– Думаю, что так.
– Значит, церковь поддержит Этельстана.
– Только не те иерархи, что находятся у Этельхельма на содержании. Кроме того, у церкви нет воинов.
– Но многие воины опасаются за свои души, потому послушают церковь.
– И как только я умру, – процедил я уныло, – церковь призовет Этельстана напасть на Нортумбрию.
Эдит улыбнулась:
– А значит, хорошо, что твой сын христианин.
– Да, будь он проклят, – отозвался я, коснувшись молота. – Если он еще жив.