Но, умерев здесь, перед зеркалом, наверное, вся ее жизнь и мука будут стоять у души перед глазами, ибо она видит, значит, увидит и он. Проклят день, когда она зачалась, как тело, лишенное кожи, проклят человек, зачавший ее в чреве проклятой матери, проклят Дьявол, который кроил человека с мыслью, поднять его до себя самого.
«Что, силенок маловато?!» – уловила она мысль затылочным зрением, но впереди себя, там, где висело зеркало, куда был направлен ее взгляд.
Мысль пришла и осталась.
Манька взглянула в зеркало – новая волна накрыла ее. Она вспомнила веревки, которые держала в руке – и даже ту, которая оборвалась. И горько усмехнулась – даже доброй веревки не нашлось в ее доме, чтобы покончить со всеми бедами раз и навсегда…
Ночь в ее маленьком умишке мешала мысли, но боль ушла…
Манька легонько провела кинжалом по ладони. Нет, не так, выше – в сердце! О, это сладкое чувство свободы, пусть будет гореть в огне, но боль открылась бы ей, и черная мгла осветилась бы пламенем Ада. Избы не пропадут, Дьявол держал слово, когда давал его вот так, открыто, при свидетелях – изба слышала его.
Кинжал вибрировал, она чувствовала огненную пульсацию рунических нитей кожей. Он будто бы сам подсказывал, куда ударить и как…
Она порой слышала, что перед смертью человек видит чертей, или видения своего бессознательного прошлого, но каждый раз слышала голос внутри себя, который закрывал боль и приносил мысль о несбыточной надежде поднять себя над унижениями и нищетой, чем-то похожий на голос Дьявола. Это и был Дьявол, она поняла это только сейчас. Он продлял ее агонию, которая длилась всю ее жизнь.
Зачем?
На свой вопрос она уже не искала ответа, не взглянула на Дьявола – голос молчал, он больше не звал ее, не манил, не останавливал. Без него было легко. И не было никаких чувств.
В сердце!..
– Ну все, допрыгались, – разочарованно проговорил Дьявол. – Не думал я, Маня, что ты так мечтаешь умереть! Эх, знал бы, никогда не дал бы тебе ножик, которым можно только врага резать…
Манька стояла посреди подвала, покрываясь красными пятнами, закусив губу до крови. Ей было так стыдно, как никогда в жизни. Ну, разве ж можно было доверять Дьяволу, у которого все накось-выкуси? Пробитое кинжалом сердце не желало умирать. Даже капля крови не пролилась. Она стояла, сгорая от стыда, глядя на рукоять, торчавшую из груди, и проклинала Дьявола, который любовался заколотой ею с чувством глубокого удовлетворения, а у нее в это время в ушах и в голове визжала какая-то истеричная баба, требуя вернуть ее к жизни.
Манька с удивлением прислушалась к голосу…
Она вдруг с отчетливой ясностью поняла: будь у нее другой нож, сотворила бы сейчас непоправимую ошибку. Изба была на месте, и Дьявол, и страшное зеркало… – и полнолуние еще не наступило, и ужаснулась самой себе. Все ее чувства, пережитые перед тем, отлетели в один миг, отделившись от нее и став слезными заверениями той бабы, которая грозилась умереть, если не будет разделенной любви.
Манька проглотила комок в горле и вынула из себя нож.
Баба в голове сразу замолчала, ушам стало тихо-тихо. Даже обычный звон, к которому она привыкла, куда-то подевался. Призрачный клинок сразу стал обыкновенным, только черным, как будто напитался тьмой или кровью.
– Он что, ненастоящий? – разочарованно спросила она, протягивая кинжал Дьяволу.
– Самый настоящий! – Дьявол с удивительной нежностью погладил кинжал и, заметив в стене вбитое в бревно толстое металлическое кольцо с остатками цепи, которое она не смогла достать, легко срезал его, вытаскивая вместе со штырем и бросая ей под ноги. – Он разит врага, даже если враг в тебе! – поиграл кинжалом, вращая его на двух пальцах. Руническая надпись на лезвии и клинке снова наполнилась огнем, очень похожим на огненные струи неугасимого полена.
– Вранье! Как может враг находится во мне? – не поверила Манька, с удивлением разглядывая ровно разрезанный металл.