Покосившись, он нашел карандаш и блокнот, потом закрыл глаза и не глядя принялся что-то строчить.
А птицы пели.
– Ты и в самом деле записываешь их пение? – спросил Блэк.
– Разве не ясно? Тише ты.
То открывая, то вновь закрывая глаза, Фентрисс чертил нотный стан и заполнял его нотами.
– Да ты, оказывается, силен в нотной грамоте, – поразился Блэк.
– В детстве играл на скрипке, пока отец ее не разбил. Дальше, дальше! Вот оно, вот! Да! Только не так быстро, – шептал он. – Подождите, я не успеваю.
И, словно вняв его мольбе, птицы замедлили темп, сменив
Легкий ветер зашуршал листвой, и, как по мановению невидимой дирижерской палочки, пение стихло.
У Фентрисса на лбу выступила испарина, он положил на стол карандаш и без сил откинулся на спинку кресла.
– Разрази меня гром! – Блэк отпил изрядный глоток. – Что ты такое делал?
– Записывал песню. – Фентрисс смотрел на разбросанные по бумаге ноты. – Точнее, поэзию в музыке.
– Дай взглянуть!
– Подожди. – Ветви слегка дрогнули, но пение не возобновилось. – Я хочу убедиться, что продолжения не последует.
Тишина.
Блэк завладел страницами и скользнул глазами по нотам.
– Святые угодники! – Его изумлению не было предела. – Как по заказу!
Он поднял глаза на густую крону дерева, откуда больше не слышалось ни рулад, ни трепета крыльев.
– Что же это за птицы?
– Птицы вечности, маленькие весталки Непорочного Зачатия Музыки. Они вынашивают новую жизнь: имя ей – песня.