– Должны же они понимать, как я жду?! – сокрушался Фентрисс.
– Это вряд ли – разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, – предположил Блэк.
– Я читал исследования Одюбона63. У него сказано – пусть даже в этом есть небольшая натяжка, – что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну-две недели.
– На твоем месте, – говорил Блэк, – я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть немного отвлечься.
– С недавних пор я не завожу романов.
– Ну, тогда страдай, – отрезал Блэк.
Часы тянулись дольше минут, дни – дольше часов, недели – дольше дней. Время от времени звонил Блэк:
– Птиц так и нет?
– Нет.
– Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.
В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.
– Мое терпение лопнуло, – объявил он. – Если рассветные пташки не появятся к семи утра – пеняй на себя.
С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.
За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.
На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.
И все же…
«Чу!» – как могли бы написать в старинной повести. «Внимай!» – как писали в старинных пьесах.
Зажмурившись, он весь обратился в слух…
Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.
Сквозь окно долетел отрывистый щебет.