Это было сказкой, придуманной для общества и для него. Пусть страшной, жуткой сказкой, из-за которой брат едва не умер, но узнай он правду, точно не чувствовал бы себя лучше.
– Август, если бы у меня сейчас была возможность поговорить с Флёр… Я бы всё отдал ради этого, – прошептал Питер. Я слышал, как подрагивает от слёз его голос.
– У тебя есть такая возможность, – отвечаю спокойно, не понимая, что делаю. Я обещал Флёр, что никогда не расскажу Питеру, где она сейчас и почему сбежала. Я поклялся своим кораблём, поклялся статусом капитана. Но разве теперь, когда у меня нет ни того, ни другого, я обязан держать рот на замке?
Я мог бы ответить «да», но не было желания.
– Я не верю в потусторонние силы, – говорит Питер, раздражаясь. Брат не терпит шуток на эту тему. С тех пор, как ему сообщили о смерти девушки, он никогда не говорил со мной об этом. До сегодняшнего дня.
– Я и не о них говорю, – улыбаюсь я. Конечно, и в правде нет почти ничего хорошего, но так Питер хотя бы будет знать, что она жива.
– А о чём? – Питер нахмурился и остановился, преграждая мне путь. Я несколько секунд молчал, пытаясь принять верное решение, но всё-таки заговорил:
– Она инсценировала свою смерть, – столько раз мне приходилось раскрывать другим правду, столько раз я сообщал о смертях, погонях, тюрьмах, но так и не привык к этому, и каждый раз в такие моменты голос выдавал меня с потрохами. Питер ждал продолжения, не в силах вымолвить ни слова. А я не знал, что говорить дальше. Почему она это сделала? Или где сейчас? – Скажи, ты когда-нибудь видел всю мою команду целиком? Не Аполлона и Нарциссу, а всех сразу?
Питер сильнее распахнул глаза, непонимающе глядя на меня.
– В моей команде есть одна фигура, которая носит прозвище Чародейка, – проговорил я задумчиво. – Как ты знаешь, в Хели только у меня одного имя было настоящим. Нарцисса была Ариадной, Цербер – Эдгаром, – я замолчал, глядя на брата. Он уже понял, к чему я веду своё повествование, но ждал, пока догадки подтвердятся. – Чародейка до вступления в команду была Флёр Д"Анконой, – тихо закончил я.
– И ты ничего не говорил, – Питер покачал головой, закрывая лицо руками. – Не может быть… Полтора года! – он повысил голос. Я знал, что мы сейчас снова поссоримся. Но не жалел о том, что открыл правду – это того стоит.
– Она оборвала связи со всеми, кого знала. С родителями, с друзьями. С тобой, – сказал я, желая хоть как-то оправдаться.
– Почему? – Питер не понимал. Я, честно говоря, в первые недели после того, как она рассказала мне свой план, тоже ничего не понимал.
Флёр называла себя либералом, предпочитала не равенство и не влияние, а свободу в чистом виде. Свобода была её наркотиком, её зависимостью и страстью. Порой девушка была права в своих суждениях о ней, но чаще всего – слишком уж категорична.
Она сжигала на пути всё, что могло привязать её к чему-то хотя бы на сантиметр. Не позволяла никому подойти ближе.
До одного момента не позволяла. А потом в её жизнь вошёл Питер, перевернул её с ног на голову, заставил вновь поверить в чудо и сказку, заставил забыть, что жизнью правит судьба, а не человек.
Флёр готова отвоёвывать своё огромное личное пространство, в отличие от Питера, который на дух не переносил одиночество. Она терпела его язвительные комментарии – всего полтора года назад Питер не знал в этом меры. Флёр терпела и его поздние возвращения домой, и отсутствие объяснений, и резкие перепады настроения. Но она не смогла пережить того, что вся её семья ограничивала её свободу. Питер, конечно, их не поддерживал, но и никак не защищал Флёр, даже когда узнал о проблеме. Все они, наверное, желали ей добра, планируя жизнь на полсотни лет вперёд, но это убивало девушку.
Я хорошо её понимал.
От этого Флёр и бежала – от ограничений её свободы к полной независимости.
– Я не хочу ничего решать и планировать, я хочу просто бежать отсюда и найти другое место в жизни. И если ты поможешь мне в этом, то я поверю, что ты лучше, чем все остальные, – сказала она мне, когда мы встретились в парке после того, как она нашла мой номер в телефонной книжке брата и назначила встречу.