– Кто сказал "худший день"? – я вздрогнул и обернулся, наткнувшись на взволнованное лицо Герды. Улыбнулся, понимая, что её привычки никуда не исчезли со временем. – Какой худший день без меня? – осторожно засмеялась она, помня, что ещё слишком рано для настоящего веселья. А мне просто было не до этого.
– Действительно, именно тебя мне и не хватало, – ворчливо отзываюсь я, закрываясь книгой. – Странно, что ты здесь. Когда я уходил, ещё спала.
– Странно то, что в тебе неожиданно открывается новый талант, – она усмехается и кивает на мои руки. – Не знаю, насколько это удобно, но ты читаешь книгу в перевёрнутом виде, – добавляет она, сталкиваясь с моим непонимающим взглядом. Вместо того, чтобы исправиться, я закрываю книгу и строго спрашиваю:
– Давно подглядываешь? – на её лице отражается что-то неизвестное, и девочка пожимает плечами.
– Не знала, что ты куришь, – смущённо говорит она. Я фыркнул.
– Я и не курю. Почти, – раздражённо ответил я, не желая продолжать разговор. Она кивнула каким-то своим мыслям и отвернулась, собираясь уходить. – Куда ты? – она обернулась, вопросительно взглянув в глаза. – Оставайся, – сквозь боль улыбнулся я.
– Что случилось? – Герда знала, что курил я не просто так. Сказав: «Почти», вложил в это слово слишком много смысла.
– Всё в порядке, – я отвернулся, закрыл окно, задерживая ладонь на ручке чуть дольше, чем нужно, а когда снова взглянул на обеспокоенную сестру, счастливо улыбнулся. – Пойдём к себе, будем завтракать. Уснуть всё равно уже не сможем, – совершенно спокойно сказал я, сжимая руку девочки.
Иногда оставить надежду – последняя возможная жертва для чужого блага, которое ставишь превыше всего.
Оставить надежду и выдержать боль – это и есть сейчас мой долг.
Нарцисса
– Лучше убей меня, – в ужасе прошептал Адам, стоя рядом со мной и глядя на тюрьму «Чёрный лебедь», куда его привели. Я увидела в глазах Ада застывшие слёзы, которых не видела никогда.
Стоит упасть зимой в море хотя бы один раз, и ты навсегда запомнишь эти ощущения, когда лихорадочно пытаешься согреться. К этим ощущениям нужно привыкать, чтобы выносить их спокойно, но не хочется. Страшно.
Ад живёт в этом состоянии. До костей продрогший и ледяной внутри – будто рептилия, превращённая в человека. Может, он не всегда был таким, я не знаю. Может, его таким сделала тюрьма, в которой он прожил несколько лет после убийства моего отца. После этого он ещё не один раз отнимал чужие жизни, но никогда не сталкивался больше с тюремной камерой. До сегодняшнего дня.
Резкий и судорожный вдох – словно он только сейчас приходит в себя после продолжительного обморока.
От одного названия «Чёрный лебедь» во мне просыпается не волна – настоящее цунами ледяной ненависти. Я вспоминаю не только истории об этой тюрьме, рассказанные шёпотом и покрытые тайной. Не только полные ужаса глаза тех, кто побывал там – они не желали вспоминать эти года, поэтому правду от них почти невозможно узнать. Я вспоминаю и собственный опыт.
Это случилось много лет назад, но моменты врезались в память настолько остро, что я до сих пор не забыла ни одной детали.
Тогда отца обвинили в нескольких жестоких убийствах – мы все знали, что это ложь, потому что он вернулся в тот вечер домой и ужинал с нами. Нашим словам никто не поверил и не принял их за полноценное алиби. Не найдя настоящего преступника, отца отправили сюда.
Мы с братом и матерью навещали его только один раз – к счастью, через несколько недель расследований его отпустили, не извинившись и сделав вид, будто ничего не произошло. Но я до сих пор помню и безумные глаза отца, и его отречённость, когда он только вернулся домой. Помню, как мы шли по узким коридорам, а рядом с нами заключённые в наручниках двигались в полусогнутом положении под конвоем из нескольких человек. Здесь запрещено громко разговаривать и спать днём. Железные клетки почти не пропускают солнечного света, а депрессия наступает уже через несколько суток в этом страшном месте.
Говорят, что сейчас здесь всё по-другому. Что заключённых пытаются вылечить, понять, почему они совершили преступление, изменить их взгляд на жизнь. Я слышала, что теперь они работают, не находясь в камерах почти круглые сутки. Что в тюрьме открыли библиотеку, что через двадцать лет преступника могут досрочно освободить. Хотелось верить в это, но, глядя на лица первых же гвардейцев на входе, надежда отчего-то становилась слабее. А когда на горизонте появились заключённые под конвоем всё в том же чуть согнутом положении, я потеряла способность говорить на несколько минут.
ebooksa