Приговорён к свободе

Я спустился и испугался куда меньше родителей. Отец, к моему удивлению, меня сразу же узнал – неужели я совсем не изменился? Но ни он, ни мачеха не подавали вида, что впервые видят меня.

Проверяющие остались недовольны, постоянно записывали что-то. Пообещали вернуться и перед уходом подошли ко мне, поблагодарив за сигнал и обещая сделать всё, что в их силах, чтобы опекуном девочки стал именно я. Нам повезло. Они видели, как Герда прижимается ко мне и с каким выражением лица смотрит на родителей.

Отец и мачеха не сумели прогнать меня из дома, когда я напомнил, чем занимался все эти годы. Не желали они связываться с преступником и даже не подходили слишком близко, боясь до ужаса. Только обвинили во всех грехах, отправили сестру спать, а я увязался за ней, провожаемый презрительным взглядом отца. Ничего не изменилось. Как я и думал.

***

Родители меня проклинали. Отец едва не ударил Герду, но я вовремя сумел его остановить, перехватив руку и прошипев что-то в гневе. Хотел достать оружие, но в последний момент сдержался.

Пожертвовав нервами, силами и голосом, мы добились того, чего хотели. Отца и мачеху лишили родительских прав, а я уже проходил проверку, чтобы забрать сестру.

Благодаря Августу документы у меня были, имя – настоящее, что подтверждало моё родство с Гердой. Квартира в городе оформлена на меня, место работы есть в базе. Я счастливо улыбался, выслушивая последние рекомендации от опеки, пока сестра ждала меня в зале. Они приказали немедленно записать Герду в ближайшую школу, чтобы успеть до конца рождественских каникул, дали целый список указаний и отправили собирать вещи. Всё это заняло несколько дней, но действительно стоило того.

Герда не стала забирать все свои вещи, я пообещал купить ей новые в городе, так что уже на следующий день мы, собрав сумки, попрощались с родителями, выдержав их ненавистный взгляд, и отправились на вокзал.

Улыбка весь день не сходила с моего лица. Сестра смеялась, болтала, не прекращая, попутчики оглядывались на нас, но ничего не говорили, словно чувствуя счастье, которое мы излучали.

Заснули мы рано, как только в вагоне погас свет – тяжёлое состояние, от которого мы не могли избавиться несколько дней, принесло последствия.

Моё пробуждение было до ужаса резкое. Предшествовавший этому сон по ощущениям продлился несколько месяцев, будто был самой настоящей комой, оцепенением вроде тех, что я не один раз испытывал на корабле. Сонно взглянув на часы и подскочив, я посмотрел на спящую сестру. Ещё слишком рано: не слышно ни голосов людей, ни звона чашек.

Взяв с собой телефон, я через весь вагон направился к открытому окну, вдыхая морозный воздух и глядя на тёмные пейзажи за окном, которые пока были лишь силуэтами. Телефон дрожит в руках, когда я читаю ответ Хельги на своё вчерашнее сообщение. Она пишет, что разочарована. Что всё ещё злится, потому что Чарли едва не погиб, но уже отходит от обиды. Несмотря на это, возвращаться не собирается ни сейчас, ни потом – не может смотреть мне в глаза. И просит, если я желаю ей и себе добра, не искать её, не требовать объяснений, дать ей шанс на покой и не издеваться больше ни над ней, ни над собой.

Мне стало плохо от её толкования наших отношений. Она просит больше не издеваться над ней, но разве я когда-нибудь позволял себе лишнего? Разве она хоть когда-нибудь дала мне понять, что я что-то делаю не так? Я и сам никаких издевательств не желаю никому. Мне с лихвой хватило тех, что выпали на мою долю, лимит даже превышен.

Действуя будто по привычке, хотя это было не так, я закурил, глубоко затягиваясь и выдыхая в окно, держа в одной руке сигарету, а в другой – первую попавшуюся книгу. Сигареты лежали в моей сумке всегда вместе с телефоном. Потому что иногда становится так страшно за собственную жизнь, что руки сами собой подрагивают, требуя или алкоголя, или табака.

Кто-то полагается на разум и логику, твердя, что они неизменны, но ведь даже добро и зло относительны. Так чего мы хотим от остальных понятий, если сами в них не разбираемся?

Я всегда полагался на чувства, но притуплял их разумом. А раскрывшись полностью, потерпел поражение и разбил себе сердце. Пусть руками Хельги, но разбил его сам. Не нужно было быть таким наивным, это никогда не приводит ни к чему хорошему.

Нам всем не впервой ссориться, целиться в грудь пистолетами и угрожать друг другу оружием. Я в своей жизни пережил и не такие ссоры, но почему-то чувствовал, что с Хельгой всё серьёзно. Она не бросает своих слов на ветер – в этот раз ей точно можно было верить.

– Молодой человек! – услышал я строгий голос, и сигарета сама собой выпала из рук на снег рядом с рельсами. Пожав плечами и натянуто улыбнувшись, я остался у окна, не закрывая его и не двигаясь с места. Махнув рукой, проводник исчезла в своём купе.

– Так, ладно. Это далеко не самый худший день в моей жизни. Его можно пережить, – тихо говорю я, едва совладав со своим голосом.

Я уже и забыл это чувство, когда говорю с собой вслух, если не получается справиться с хором мыслей в голове. Репутация трусливого романтика и без этого приносила мне много неприятностей на корабле, а если бы кто-то узнал, что я сам себе произношу монологи, было бы ещё хуже. Команда и так внушала мне много подозрений, особенно в первые месяцы. Они слишком часто замолкали на полуслове, как только я входил на палубу, будто только что говорили обо мне. Я понимаю, что это давно позади, но не могу отделаться от мысли, что всё осталось таким же. Даже если я ушёл с корабля и покинул команду, это не значит, что я потерял их навсегда – интуиция подсказывала, что мы ещё не раз соприкоснёмся.