Однако, неаполитанский народ не обратил на этот манифест никакого внимания, так как противники бурбонов, в ответ на королевский манифест, издали прокламацию, в которой убеждали народ отнестись недоверчиво ко всем льготам и возложить все надежды на Гарибальди, как на единственного спасителя Италии. И народ вполне разделял это убеждение людей нового порядка. Он не выразил ни энтузиазма, ни неудовольствия. Пушечные залпы и трехцветные знамена, поднятые на всех зданиях, возвещая королевскую милость, не оказали на него никакого действия.
Действительно, даже самые легковерные должны были отнестись недоверчиво к обещаниям Франческо. Сторонники старого порядка оставались на самых важных местах и, казалось, их вовсе не намерены были сменять. Исполнительная власть, по-прежнему всемогущая, не особенно церемонилась с гражданами, так что вызвала даже беспорядки в толпе. Ужас охватил старую полицию, и она разбежалась куда попало. Префект Айосса спасся на французском корабле. Город был объявлен на военном положении, но и на это никто не обращал внимания, потому что на место бежавшего Айоссы был назначен префектом старый либерал Либорио Романо[327]. Несколько министров подали в отставку. Тогда прочие министры, желая сгладить дурное впечатление, произведенное отставкой либеральнейших из членов министерства, посоветовали королю провозгласить конституцию сорок восьмого года, потому что было совершенно некогда вырабатывать новую. Король согласился и при этом так спешил, что ограничился простой перепечаткой старого декрета сорок восьмого года и даже забыл переменить подпись, так что конституция явилась за подписью покойного короля Фердинанда II.
По конституции, печать была свободна. Несмотря на осадное положение, тотчас же возникло множество маленьких газет, продававшихся по улицам. Ни одна из них не держала сторону бурбонов. Все пели хвалебные гимны Гарибальди и жаждали объединения Италии под управлением Виктора-Эммануила.
В силу конституции учредилась в столице национальная гвардия. Франческо II не мог противиться этому, но под рукою он старался всеми силами мешать ее образованию. На город с полумиллионным населением определялась гвардия всего в пять тысяч человек. Та же конституция требовала парламента. Общие выборы были назначены на десятое августа. Впрочем, избиратели не спешили записываться в участках. «Зачем? — говорили одни: — до десятого августа Гарибальди будет наверное в Неаполе, и тогда вся эта история кончится». — «Зачем? — говорили другие: — если Гарибальди не придет и старое правительство останется в силе, то избирательные списки, пожалуй, легко будет обратить в списки неблагонамеренных людей».
Таким образом все эти меры бурбонского правительства не привели ни к чему. А между тем положение дел с каждым днем становилось всё серьезнее и серьезнее. Гарибальди подвигался к востоку Сицилии с нескрываемым намерением перейти в Калабрию. Неаполитанские лаццарони, народ ленивый и беспечный в обыкновенное время, но способный проявить удивительную энергию в решительные минуты, кричали уже по улицам столицы, что «Галубардо» сразу понизил цену хлеба и макарон в Палермо и что пора бы ему прийти и в Неаполь — сделать то же самое.
Положение Франческо II было отчаянное. В это время ему неожиданно протянули руку помощи оттуда, откуда он всего меньше мог этого ожидать, — со стороны Кавура.
В числе пунктов королевского манифеста было обещание вступить в дружеский союз с пьемонтским правительством. С этою целью решено было отправить туда послами Манну[328] и Винспира[329]. Миссия их была очень деликатная: нужно было заключить дружеский союз с правительством, которое отлично понимало, что стоит ему раскрыть рот, чтобы без малейших хлопот проглотить все неаполитанские владения. Но, к своему великому удивлению, послы короля Франческо были приняты Кавуром с необыкновенной любезностью.
Что же это означало?
Дело в том, что, несмотря на всю свою вражду и соперничество, Кавур и правительство Франческо II сходились в одном пункте: им обоим Гарибальди стоял поперек горла.
Кавур только и мечтал о том, чтобы присоединить неаполитанские провинции к пьемонтским владениям. Но он хотел сам совершить это присоединение путем дипломатических комбинаций и тонких интриг, а не при помощи этого «сорвиголовы», который только портит самые глубокомысленные планы его и хитрые расчеты. Кавур завязал не одну интригу при неаполитанском дворе с целью произвести маленькую дворцовую революцию в Неаполе и на место Франческо II посадить Виктора-Эммануила, который, чтобы вознаградить павший дом, назначит своим вице-королем одного из его членов. Граф Сиракузский[330], дядя короля, глава либеральной фракции бурбонов и руководитель всех кавуровских интриг, заранее прочил себя на этот пост.
Чтобы осуществить такой план, нужно было время, а потому и возникала необходимость во что бы то ни стало остановить победоносное шествие Гарибальди.
Со своей стороны бурбонское правительство именно этого и желало всеми силами души.
Вот почему Кавур так ласково принял послов короля Франческо.
Что же следовало предпринять этим странным союзникам для достижения их общей цели?
Начать интриги против Гарибальди в самой Сицилии? Кавур уже давно испробовал это средство. Еще в середине июня, т. е. месяц тому назад, он посадил на шею Гарибальди двух человек. Первый, более невинный, маркиз Тореарса[331], прибыл в Палермо тринадцатого; второй, чрезвычайно ядовитый, Ла Фарина[332], высадился шестнадцатого. Гарибальди принял обоих очень дружественно. Оба они были сицилианцы и изгнанники. Торреарсу Гарибальди тотчас же назначил президентом совета министров. Но оба они были самыми упорными противниками Гарибальди, потому что желали немедленного присоединения Сицилии к Пьемонту, — Тореарса с некоторыми условиями, Ла Фарина — без всяких. В том же духе работало несколько других второстепенных агентов Кавура.
Последствия всей этой работы не замедлили обнаружиться.
Двадцать третьего июня палермитанский муниципальный совет с герцогом Вердурою[333] во главе, явился к Гарибальди, чтобы поднести ему звание почетного гражданина Палермо и прочесть благодарственный адрес от имени сицилианского народа. При этом Вердура, в качестве оратора депутации, настаивал на том, что Сицилия жаждет присоединиться к владениям короля Виктора-Эммануила.
Гарибальди, которому надоели уже достаточно интриги Ла Фарины, нашел этот случай удобным, чтобы высказаться категорически по вопросу о присоединении. Враг всяких недомолвок, он хотел раз навсегда уничтожить всякие недоразумения.
— Я всегда считал короля Виктора-Эммануила, — отвечал он, — единственным государем, способным объединить под своим скипетром всю Италию. Я сам начал кампанию при крике: «Италия и Виктор-Эммануил». Но не будем обманывать друг друга. Я пришел сражаться за Италию, а не за одну Сицилию. Собрать воедино все разрозненные, истерзанные части Италии — такова цель моего похода. До тех пор, пока это не совершится, дело одной провинции не может быть отделено от дела всей Италии. Если сегодня будет провозглашено присоединение одной Сицилии, на острове станут распоряжаться другие, и мне пришлось бы оставить свою миссию недоконченной и удалиться.
Кавур был побежден. Открыто бороться с Гарибальди, если тот высказался так категорически, не было никакой возможности. Торреарса вместе с несколькими министрами, сторонниками Кавура, подал в отставку. А вечером весь город кричал: «Да здравствует диктатор; долой министров!»
ebooksa