В полдень, когда им обыкновенно приносили их скудный обед, к ним никто не пришел. Они остались голодными, но не думали жаловаться на свою судьбу: им было ясно, что и в тюрьме вся административная машина расшаталась, что неаполитанские чиновники побросали всё и разбежались. Никто не позаботился даже утром отворить им ставни, как это обыкновенно делалось прежде.
Часа в четыре вдруг точно над самым ухом их раздался ружейный залп. Затем всё смолкло.
Волнение, надежды, ожидания несчастных пленников дошли до последнего напряжения. Бледные, дрожа как в лихорадке, они уже ничего не говорили друг другу, обратившись в один слух. Но стены тюрьмы были толсты; бесчисленные коридоры уничтожали всякие звуки, кроме грохота орудий.
Вдруг по коридору раздался топот шагов, смешанный с радостными криками. Это друзья, в этом не может быть сомнения!
Вот они ближе, ближе. Вот остановились у двери. Как град посыпались удары ружейных прикладов, топоров; еще мгновение — двери падают, и пленники окружены толпой друзей, радостной, ликующей, которая с триумфом хватает их на руки и уносит в город.
Предводителем этого отряда гарибальдийцев был капитан Федерико ***, друг Роберта, тот самый, который отправил когда-то Валентина разносить пригласительные письма своим соратникам, жившим по озеру Комо, как об этом говорилось в начале нашего рассказа.
Федерико должен был приехать вместе с Медичи, но последний нашел нужным отправить его за несколько дней ранее, чтобы условиться с Гарибальди относительно места высадки.
— Расскажи мне, как всё было, — сказал Роберт своему другу, когда прошел первый порыв энтузиазма и они вместе со всем отрядом присоединились к корпусу, который должен был напасть на неаполитанцев, укрепившихся в цитадели и в старом городе.
— Вот как было дело, — отвечал Федерико. — Вечером 26-го я спал себе преспокойно в своей палатке; вдруг слышу — кто-то дергает меня за ногу. Открываю глаза и вижу вестового нашего генерала. Он делает мне знак не шуметь. В одну минуту я был на ногах и отправился к генералу. Тот приказал мне немедленно поднять мою роту и приготовиться к далекому походу. Через час рота моя была уже выстроена в полном порядке, и часов в одиннадцать мы двинулись в путь. Впереди шли волонтеры под командой венгерца Тукори[314] и несколько рот альпийских стрелков, в том числе и моя, а потом сицилийские пичиоти под начальством Ла Мазы, наконец генуэзские батальоны под командой Биксио, а за ними Гарибальди — с своим штабом и главными силами.
— А по какой дороге вы пошли на Палермо? Вероятно, по той, что идет из Термини?
— Где там! Мы пошли проселком, чтобы нагрянуть на неаполитанцев, как снег на голову. По главным же дорогам у них всегда выставлены пикеты. Ах, что это была за дорога! — воскликнул Федерико, закатывая глаза к небу. — Знаешь, Роберт, мне приходилось хаживать по всяким дорогам. Помнишь, как мы с тобой пробирались раз по тирольским Альпам? Правда, та была довольно-таки скверная? Ну, а она — симплонское шоссе в сравнении с этой!
— Понимаю, понимаю!
— Нет, не понимаешь! Понять это может только тот, кто сам прогулялся по такой дороге. Потому что, видишь ли, я сказал «дорога» только для краткости. А на самом деле это совсем не дорога, а горные трещины, промоины, высохшие русла горных ручьев. Одним словом, каждую секунду слышалось чье-нибудь проклятие и то один, то другой из наших либо спотыкался, либо падал ничком, либо ударялся головой о камень. Иногда казалось, что твердо ступаешь на камень, а он вдруг под тобой проваливается точно мыльная пена[315] — и ты вязнешь по пояс в какой-то трухе. Лезли мы в гору, под гору, опять в гору; повернешь вправо, потом вдруг влево, опять вправо, так что голова кружилась и кровь приливала к вискам. Приходилось переходить через ручьи по пояс в воде. Хорошо, что я еще умею плавать, думал я про себя! Иногда камни выскользали из-под ног, и мы стремглав летели вниз. О, что это была за дорога, что за ночь, что за муки!
— Ну, а потом? — спросил Роберт, смеясь при рассказе своего друга.
— Наконец, кое-как, уже к рассвету, мы подходим к заставе Термини, высунув язык от усталости. Слава Богу, Палермо перед нами! Вперед! Только не шуметь, не шуметь, Бога ради! — шепчут офицеры. Но пичиоти, привыкнув всегда горланить, вместо того, чтоб идти смирно, вдруг начинают орать во всё горло: Да здравствует Гарибальди! Да здравствует Гарибальди! Смирно, смирно! чтоб вам провалиться! — кричим мы им. А они еще пуще: Гарибальди! Гарибальди!
— Какая ужасная случайность!
— Что будешь делать! Теперь, когда всё кончилось, я им прощаю: ведь один человек может сдержать радость, а другой — нет… Вот эти проклятые крики поднимают на ноги неаполитанцев. В одну минуту все они бегом мчатся к заставе, стрелки занимают окрестные дома, линейная пехота строит баррикаду в самых воротах. Наш авангард, который, если б не эти крики, вошел бы в Палермо без выстрела, видя, что нечаянное нападение не удалось, останавливается и дает залп. Неаполитанцы отвечают впятеро сильнейшим. Пичиоти, непривыкшие еще к свисту пуль, немного подаются. Тогда выступаем вперед мы, т. е. батальон альпийских стрелков. Стреляем и в штыки… Но нет возможности! К нам на подмогу подходит беглым шагом генуэзский батальон. Тут и пичиоти ободрились. Вперед! Вперед!
— А меня там не было! — вскричал Роберт, сжимая кулаки.
— Вдруг раздается залп из нескольких пушек. Черт побери! Это неаполитанская артиллерия стреляет нам во фланг из ворот Сант-Антонино.
— Ну, что же вы?
ebooksa