– Первый выпуск, после участия в Эстляндском походе, распределился для постоянной службы в основную бригаду, и состоит он сейчас при обозных, тыловых командах Ждана Невзоровича. Все это для того, чтобы, как изначально и задумывалось, они прошли воинскую службу по всем ее ступенькам, начиная с самой низкой. – И увидев, как закашлялся заместитель командира бригады по тылу, поправился: – Прошу прощения, Лавр Буриславович, чтобы они прошли все ступени воинской службы, в том числе и в такой важной, как обозная. Все четыре обучавшихся сейчас школьных курса одеты, накормлены и получают свои знания и навыки под пристальным вниманием своих командиров, наставников и учителей. Больших трудностей здесь у нас нет, и все проходит в обычном порядке. Единственное – это то, что последние два приема детей в ратную школу были значительно больше от запланированного, и все это случилось из-за природного лихолетья и наплыва к нам сирот. Вместо изначально предполагаемой сотни на первом и на втором курсах сейчас почти по две сотни воспитанников в каждом. Пришлось во всех казармах школы серьезно потесниться. Но в остальном все у нас нормально и решается в обычном, рабочем порядке.
Отдельно доложился и Мартын:
– Скоро уже будет полгода, как пять десятков вирумцев осваивают здесь, у нас, воинскую науку. Есть среди них и особо умелые, у которых все получается лучше, чем у остальных. Но в целом все они стараются, и толк определенно из них будет. В мае им надлежит проходить целый месяц службы в строевых, бригадных сотнях, а потом еще три недели подготовки в школе, и состоится итоговая выпускная проверка. Возникло тут одно щекотливое дело, про которое я бы хотел вам поведать… – Мартын немного помолчал, собираясь с мыслями, и затем продолжил доклад: – Несколько эстов беседовали с нашим поместным батюшкой, и теперь они готовятся принять здесь православие. И как на это посмотрят в далекой Виронии, я теперь даже и не представляю. До высокой политики мне далеко, и хотелось бы узнать обо всем этом мнение наших больших командиров.
– Ну а чего такого? Мы душе человека не указ, – нахмурил брови начальник штаба. – Коли они в Христа уверовали и на себя православный крест надеть вздумали, неужто мы им в этом препятствовать будем?
– Подожди, не кипятись, Филат Савельевич, – наморщился Андрей. – Мартын-то тут при чем? Он правильно все сейчас озвучил и предлагает нам наперед подумать, чтобы не возникли какие-нибудь трения или обиды с вирумской старшиной. Как-никак к нам дети и внуки некоторых из них сюда пожаловали. В этом зарождающемся и союзном нам государстве, поди, тоже ведь горячие головы есть. Ну никак нам нельзя это дело на самотек отпускать.
Поняли мы тебя, Мартын Андреевич. Спасибо, что предупредил, – поблагодарил командира отдельной учебной полусотни комбриг. – Желающим принять православие ты не препятствуй. Пусть все идет само собой. А там, при самом выпуске, мы уже подумаем, как все эти щекотливые вопросы нам с вирумцами полюбовно решить.
Далее докладывали о делах старшие крепостной и розмысловой сотен, судовой рати, дозорного и обережного эскадронов. Больших трудностей пока не было, и вопросы у всех были рутинными.
– Ну что, господа командиры, – подвел итог совещанию Сотник. – Наша дружина затянула раны, нанесенные ей в кровопролитном эстляндском походе. И мы даже расширилась за счет прихода к нам старых воинов из нескольких русских княжеств и вливания в свой состав первого выпускного курса нашей ратной школы. По весне ждем еще подхода несколько десятков из дальних карельских земель, да и шведские полторы сотни отборных королевских рубак – это нам большая подмога. Можно смело сказать, что мы устояли два этих лихих года. Но впереди еще как минимум один такой же. И помяните мое слово, совсем скоро наши мечи и копья опять понадобятся Руси. Весь мой опыт и знания подсказывают, что не решенный пока с немцами-крестоносцами вопрос в Прибалтике просто так там сам не уляжется. Сейчас они, откусив и переварив самый западный русский кусочек в виде Юрьева с прилегающими к нему землями, заигрывают уже и с Псковом и готовятся его так же вот заглотить, а там им уже и до самого Новгорода недалеко. Северная Русь ослаблена лихолетьем. Нынешней господней верхушке до решения внешних вопросов никакого дела нет, ее волнует лишь только одно, как бы им удержаться на самом верху. А крестоносцы слабину чуют, так что нужно ждать от них враждебных действий. И глядите, сейчас уже 1230 год (Все даты даны по Юлианскому календарю.). Семь лет нам осталось до подхода сюда все сметающего на своем пути монгольского войска. Помните это всегда и готовьтесь!
– Ну что, Кузьмич, работают новые станки, как они тебе, по сравнению с лучковыми приводами?
Андрей стоял возле тех двух экспериментальных токарных, которые месяц назад из зарисовок и чертежей воплотили всем академическим советом в готовые и сложные механизмы.
– Так в полтора раза точно на них мы выпуск своих деталей подняли! – радовался главный механик поместья. – Теперь и другие мастера донимают, когда и им такие вот сладят, все вокруг да около них ходят да облизываются! – И он похлопал по массивной стальной станине.
Был этот станок новым словом во всем токарном деле. Привод в нем был ножной и состоял он из «очепа» – упругой жерди, консольно (горизонтально) закрепленной над станком. К концу этой жерди крепилась бечевка, которая была обернута на один оборот вокруг заготовки и нижним своим концом крепилась к педали. При нажатии на педаль мастера бечевка натягивалась, заставляя заготовку делать обороты, а верхнюю жердь согнуться. При отпускании педали жердь выпрямлялась, тянула вверх бечевку, и заготовка делала те же обороты в другую сторону. На этом станке уже были стальные центры и люнет, который мог крепиться в любом месте между центрами станка.
– Подожди пока радоваться, Кузьмич, – остановил мастера Сотник. – Скоро будет еще лучше. Это наша начальная, первая задумка, а на подходе еще несколько. Наработаем опыт и не то еще вам изобретем! Сейчас мы пытаемся заменить очеп механизмом, включающим в себя педаль, шатун и кривошип, и все это для того, чтобы убрать самый большой существующий здесь недостаток – колебательные движения заготовки в разные стороны. Если все у нас получится, то вращение будет только лишь в одну сторону во время точения. Да что я тебе рассказываю, ты ведь и сам над этим механизмом думал, и все трудности в его создании знаешь. Подожди, придет время, мы и станочный привод к водяному колесу подведем, а со временем его еще и паром вращать будем. Ты только представь себе, насколько у нас производительность труда от этого может увеличиться! Но до этого еще очень далеко, а вот создание станков с непрерывным, канатным, ручным приводом от маховика, что будет расположен за станком, – это совсем уже не за горами. Подмастерье будет крутить ручкой большое колесо, которое канатом, обернутым на малое колесико вала, станет его вращать, и вращение это выйдет не в пример более скоростное, чем ранее.
– Ох, как интересно! – подивился планам Андрея механик. – Ежели вал будет так быстро, как ты, Иванович, говоришь, вращаться, тогда, конечно, и сама обточка металла гораздо быстрее у нас пойдет, но, опять же, мы вернемся к тому, чего еще пока здесь не решили, – это к самому держателю резца. Ладно, при малых оборотах тут мастер и сам видит, какой ему нажим на резец рукой делать. Примерится он и все сделает в точности, а вот коли вал во многажды быстрее будет вращаться, тогда как же ему быть? Боюсь, что много он дорогого железа загубит. Так-то опора для удерживания резца в виде продольной балки у нас и так есть, но тут все равно нужно еще что-то придумать.
«Эх, и чего это мимо меня все сведенья по механизации металлообработки прошли?! – с досадой думал Андрей. – Ведь своими глазами видел в музее простейший станок Нартова, механика и токаря императора российского Петра I. Помнится только, что был он токарно-копировальный и винторезный, с механическим суппортом – узлом для крепления и перемещения удерживаемого им инструмента. Были там в этом узле и резцедержатель, и салазки для создания направления движения инструмента, и даже набор сменных зубчатых колес. Все видел своими глазами, а экскурсовод еще и подробно про него рассказывал. Вот знал бы, так вызубрил бы наизусть! Придется теперь по крупицам из уголков сознания все это выковыривать, а потом ручками на практике в саму реальность воплощать! Но это позже, пока же и эта простейшая механизация – за счастье. Вон как у Кузьмича глаза радостью светятся. Конечно, недавно его завод на выпуск аж восьми самострелов в неделю вышел. Нешуточный скачок. А помимо них ведь еще и другое оружие делается, да и гражданские металлические изделия в виде тех же инструментов, приспособ и всего прочего».
– Ладно, занимайся, Кузьмич. Меня там бумажники заждались, вчера еще обещал к ним заглянуть. – Андрей попрощался с механиком и направился в другой конец усадьбы.
Уже около года в поместье была открыта мануфактура, выпускающая листовую бумагу. Первое время выходила она очень грубая, шероховатая, серая и с частыми вкраплениями волокон по всему листу. Но с каждой новой, выработанной мастерами партией получалась она все лучше и лучше, а они потом нашли даже способ выбеливать ее и шлифовать. И самое главное – это была бумага, а не дорогостоящий и трудоемкий в производстве пергамент. Ведь на одну только книгу из него уходили шкуры от целого стада скота! Совсем недавно, буквально прошлой осенью, торговым агентом Путяты в далеком южном Самарканде был выкуплен за золото местный способ ее изготовления, и теперь поместные мастера пытались совместить все имеющиеся у них секреты в этом довольно новом для всех деле.
– Ну что, Чеслав, получается у вас новая бумага, или же бесполезные все те знания, что мы из дальнего Самарканда у тамошних мастеров выкупили? – поинтересовался Сотник у дородного рыжеватого старшего мастера.
– Вона ее под прессом, сколько уже там лежит, Иванович, – густым басом прогудел мастер и показал на плотные, переложенные материей толстые стопки, над которыми стояли в виде гнета плоские куски гранита. – Пойдем, Андрей Иванович, я тебе все подсохшее в твои руки подам, вот сам ты самолично увидишь, чего у нас там получилось, да еще и руками пощупаешь.
Андрей держал в руках белые, плотные и гладкие листы и радовался: ну вот, теперь у них и есть такая бумага, которая лишь совсем немного по своему качеству уступит той, что выпускалась в его мире в восемнадцатом и даже, пожалуй, в девятнадцатом веках.