* К этому числу мандатная комиссия отнесла меньшевика-интернационалиста Давида Винокура и члена горсовета от еврейской с-д партии Поалей Цион – Исайю Рабиновича. См.: ГААО. Ф. 1. Оп. 14 л.с. Д. 11.
Состав делегатов вовсе не был большевистским. Даже включая сочувствующих, большевики набирали в первые дни голоса не более четверти, в лучшем случае трети делегатов. Но съезд не был и левоэсеровским. 270 делегатов в анкетах указали себя независимыми, а еще сто воздержались от заполнения анкеты вообще. Более того, из тех, кто заполнил анкету, сто восемь человек сообщили о поддержке Учредительного собрания[765]. Между тем был уже разгар лета 1918 года, Учредительное собрание разогнали полгода назад, и теперь оно оставалось лозунгом только правых социалистов, кадетов и какой-то части белого движения.
То есть каждый пятый сообщивший о себе сведения делегат съезда Советов сообщил, что власть Советов не поддерживает. Такое положение дел было вполне объяснимым. Численность обеих ведущих партий была небольшой. В большевистской организации числилось примерно 260 человек[766]. Чуть больше – триста – было у левых эсеров. Все они были прекрасно вооружены, как заметил левый эсер Пасхин, входивший в губисполком: «некоторые члены партии не имеют револьверов, а винтовки имеют все»[767].
Но вооруженные активисты – и партия, обладающая широкой сетью организаций и влиянием на своих сторонников, – не одно и то же. Почти все активисты партий жили в городах. Разве что в Харабалях существовало крупная – 37 членов – ячейка левых эсеров[768].
Уже первый день показал широкую палитру мнений, отраженных в среде делегатов. На должность председателя съезда выдвинулось семь кандидатов. Победил председатель Губисполкома Иван Липатов, набравший всего 142 голоса в свою поддержку, но воспользовавшийся раздробленностью соперников.
Затем последовали приветствия. От правительства выступил левый эсер Федор Митенев[769], от большевиков Александр Трусов, от левых эсеров Иванов, от профсоюзов большевик портной Павел Унгер, от горисполкома максималист Григорий Цыпин. В президиум избрали одиннадцать человек, представлявших профессиональные и этнические группы, а также три партии правящей коалиции.
Второй день заняло обсуждение регламента, а вот на третий день большевикам пришлось несладко. Настало время прений, и они начались с докладов представителей трех партий[770].
Первыми – и эта очередность показательна – выступали левые эсеры. От них слово держал нарком земледелия Митенев, гидротехник по образованию. Митенев начал с международной политики. Он говорил о том, что мира с Германией нет, мир существует только на бумаге, он не просто архипохабный, но он еще ничего и не дал. «Сбылось то, о чем говорили левые эсеры, – продолжал Митенев, – патентованные германские дипломаты обвели Ленина и в результате отторгли Финляндию и Украину, а советская власть там ликвидирована». Большевики хотели передышки? – Передышки нет. Вместо этого вся страна работает на немцев, вывозя туда бесплатно хлеб и мануфактуру. Не вернется и половина пленных, так как немцы согласны на обмен лишь равного числа оказавшихся в плену людей, в то время как русских попало в плен больше».
Закончив с международной политикой, Митенев перешел на продовольственную. К восторгу зала, он прошелся по продовольственной диктатуре, охарактеризовав ее как неверный шаг. Нельзя одинаково подходить к помещику и крестьянину, у которого оказалось пять пудов излишка хлеба, – говорил Митенев. – Хлеб надо брать по справедливой предельной цене и давать вместо него товары… «Полагаем, что, издавая декрет о продовольственной диктатуре, правит диктатура партии, а не народ», – подчеркнул докладчик, получив в ответ из зала овацию.
При этом левые эсеры не отрицали идеи продотрядов, предложив отправить под руководством одного из своих товарищей тысячу рабочих для принудительного обмена хлеба на товары по твердым ценам[771]. Причем у кулаков предусматривалось изымать хлеб по 6–8 рублей за пуд, то есть втрое дешевле, чем закупалось ранее[772]. Однако левые эсеры давали селу шанс на ограничение реквизиций.
В завершение Митинев раскритиковал декрет Ленина о восстановлении казачества. Этот декрет сильно встревожил крестьян с их малыми наделами. Ранее крестьяне арендовали у казаков землю, очень обрадовавшись возможностью ее перераспределения. Платить вновь арендную плату прежним владельцам они не хотели.
Речь Митенева была речью человека, выразившего мнение абсолютного большинства зала, представлявшего село. Это большинство не собиралось считаться ни с горожанами, ни с казаками, ни с кочевниками.
Вслед за Митеневым выступил Цыпин. На этот раз он говорил не как председатель горисполкома, а как максималист. Цыпин начал с того, что полностью поддерживает Митенева и добавлять ему практически нечего. Но он серьезно заострил акценты там, где левый эсер не успел этого сделать. Цыпин призвал к народному восстанию против Германии. Мы поддержали большевиков год назад, – заметил Цыпин, – но их антивоенная агитация сыграла плохую службу.
«Воевать было нельзя, подписывать мир – тем более. Один был исход: объявить всеобщее восстание народа. Со всеми селами немцы не справятся», – заявил ветеран Иностранного легиона, после чего потребовал немедленной социализации фабрик и заводов, приведя в качестве примера мелкие консервные и томатные предприятия. Нужна всеобщая национализация, трудовая повинность и равномерное распределение товаров и продуктов по карточкам, – подытожил Цыпин. Ему рукоплескали.
От большевиков слово взял наиболее подготовленный и авторитетный лидер – Александр Трусов. Его слушали отчужденно, но внимательно, не прерывая. Трусов сказал, что страна разделилась на две части – сторонников Советов и сторонников Учредительного собрания, причем лозунги последних подняла на свои знамена контрреволюция.
«Править должен народ, а не социалистические партии», – согласился Трусов с Митеневым. На этом, впрочем, согласие было исчерпано. Армия разложилась. Идти с голыми руками на немецкие пулеметы – безумие. Воевать – значит погибнуть, – рубил Трусов. После этого он отреагировал на максималиста Цыпина: «передышка – это не сладкие пироги. Теперь толкуют о всеобщей социализации, в то же время хуже всех работают социализированные промыслы и предприятия».
«У бедноты хлеб брать не будем, а у остальных будем по твердой цене, и реквизиция происходит в интересах бедноты же», – сказал Трусов. Здесь зал не выдержал, и поднялся шум. Дождавшись, когда волнение уляжется, Трусов заявил, что сталкиваются два подхода: увлекательно-красочный и практически-применимый. И что никакой Брестский мир не устоит, как только завоевания революции смогут закрепиться за счет решения хозяйственных вопросов и создания Красной армии.
Настало время прений, и неожиданно выяснилось, что значительная часть зала придерживается еще более критичного взгляда по отношению к большевистской политике, чем Митенев и Цыпин. Выступавшие с трибуны селяне резко протестовали против направления к ним вооруженных отрядов. Разве мы направляем вооруженные отряды на заводы за мануфактурой? – риторически спрашивали они. По вопросу об армии упрек был развернут против ленинцев, которых обвинили в ее развале и даже в агитации против затеянного год назад Керенским летнего наступления в Галиции. Больше того, несколько докладчиков представились от партии правых эсеров, включая Олега Михайлова и киргиз-кайсака Азербекова, которые призвали объединить всю демократию.
Трусов взял слово еще раз, чтобы ответить на упреки.
«Идея войны убита, и слава богу, – сказал он. – Этому надо радоваться, а не горевать». Но так как односторонний пацифизм равен поражению, нужно создавать Красную армию, – подчеркнул профсоюзный лидер.
ebooksa