Однако такое отношение в не меньшей степени обусловлено педагогическими соображениями: отказывая самоубийцам в погребении и поминовении, Церковь подчеркивает, что самоубийца, по сути, ставит себя вне Церкви. В эпоху, когда религиозность была широко распространена, когда христианская мораль определяла поведенческие стандарты, мысль о перспективе быть лишенным погребения и заупокойного поминовения могла остановить человека от самоубийства. Педагогический аспект правила, по которому самоубийцы лишаются всякого церковного поминовения, оказался значительно ослаблен в эпоху, когда влияние Церкви на общественную нравственность перестало быть определяющим.
Современная практика Православной Церкви, основанная на многовековой традиции, допускает поминовение самоубийцы с разрешения архиерея в том случае, если лишивший себя жизни находился «вне ума», то есть страдал умственным или психическим расстройством или по причине помешательства не отдавал себе отчета в своих действиях.
С разрешения архиерея возможны и другие исключения из правила – в частности, если самоубийца был несовершеннолетним. Некоторые случаи, формально подпадающие под категорию самоубийства, по тщательном рассмотрении могут оказаться заслуживающими церковной икономии (снисхождения).
С другой стороны, смерть от передозировки наркотиков или от алкогольного опьянения формально не подпадает под категорию самоубийства, однако фактически является таковым, даже если в намерения умершего не входило покончить с собой.
Вопрос о церковном поминовении самоубийц, таким образом, не имеет вполне универсального ответа. Принимая то или иное решение по данному вопросу, архиерей основывается на том, что Церковь никого не наказывает и никому не мстит, тем более посмертно. Церковь скорбит о всяком человеке, ушедшем без покаяния, и надеется на милосердие Божие.
В тех случаях, когда в вопросе о заупокойном поминовении может быть применено снисхождение, оно применяется. Если же архиерей принимает решение об отказе в поминовении, то оно никоим образом не может быть мотивировано отсутствием у него лично или у Православной Церкви милосердия к умершему. Скорее, оно мотивировано сознанием бессилия Церкви перед лицом свободной воли человека, добровольно ушедшего из жизни и тем самым поставившего себя вне Церкви. Но и в этом случае сохраняется надежда на милосердие Божие, не имеющее границ.
Безусловно, родственники самоубийцы нуждаются в поддержке и утешении. Именно с этой целью в Русской Церкви был разработан и принят на заседании Священного Синода 27 июля 2018 года «Чин молитвенного утешения самовольне жизнь свою скончавшаго». Этот чин может быть совершен священником по просьбе родственников самоубийцы вне зависимости от того, совершил ли он самоубийство в состоянии помешательства или находясь в здравом уме.
Преподобный Лев, старец Оптинский, составил такую молитву о самоубийце: «Взыщи, Господи, погибшую душу раба Твоего
От самоубийства следует отличать случаи, когда человек жертвует своей жизнью ради другого человека. Если во время войны солдат или офицер, попавший в окружение, кончает с собой, чтобы не попасть в плен, такой поступок также нельзя приравнивать к самоубийству.
72. Великий русский писатель Лев Толстой был отлучен от Церкви. Этим отлучением Церковь очень существенно подорвала свой авторитет. И даже сейчас, по прошествии более ста лет, Церковь не простила Толстого
Лев Толстой был одним из тех, кто видел в Иисусе Христе учителя нравственности, но отнюдь не воплотившегося Бога. В этом Толстой следовал тенденции, наметившейся в западной рационалистической философии того времени. Так, например, немецкий философ Гегель написал книгу «Жизнь Иисуса», в которой изобразил своего героя обычным человеком, сыпавшим разными банальностями в духе зпохи Просвещения. Такому же пониманию следовал французский писатель Ренан, чья книга «Жизнь Иисуса» была популярна во времена Толстого.
Однако Толстой не ограничился тем, что воспроизводил идеи писателей-рационалистов. Он пошел дальше и вступил в открытый конфликт с Церковью. В своем романе «Воскресение» он кощунственно описал главное таинство Церкви – Евхаристию, чем вызвал огромный соблазн в среде верующих. Не меньший соблазн вызывали его научно-популярные тексты, посвященные интерпретации христианства.
Одна из книг Толстого называется «Соединение и перевод четырех Евангелий». Под видом перевода здесь дается кощунственная пародия на Евангелие. Например, термин «фарисеи» Толстой переводил как «православные», объясняя это так: «Слово “фарисей” я перевожу православный на том основании, что по всем исследованиям оно значит совершенно то же самое, что значит у нас православный». Говоря об изгнании торгующих из храма, Толстой пишет: «Он пришел в храм, выбросил все то, что нужно для их молитвы, точно так же, как теперь бы сделал тот, кто, придя в нашу церковь, выкидал бы все просвиры, вино, мощи, кресты, антиминсы и все те штуки, которые считаются нужными для обедни».
Отлучение Толстого от Церкви было результатом его многолетней борьбы против Церкви. Опубликовав акт о его отлучении, Святейший Синод лишь констатировал, что «известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной». Граф Толстой, подчеркивалось в решении Синода, «сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию Православною», а потому «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».
В своем «Ответе Синоду» Толстой, оспорив принятое решение в деталях, согласился с ним по существу: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо… Я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения. И я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей… То, что я отвергаю непонятную Троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо… Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия».
Отлучение могло быть снято с Толстого, если бы он раскаялся в своей борьбе против Церкви. За несколько дней до смерти он ушел из дома, доехал до Оптиной пустыни, однако не встретился с кем-либо из старцев или духовников. Затем он заболел и умер на почтовой станции. Туда приезжал к нему Оптинский старец Варсонофий, имея необходимые полномочия для того, чтобы в случае покаяния писателя принять его в лоно Церкви. Но родственники Толстого, к тому времени обнаружившие его местонахождение и оцепившие умирающего писателя плотным кольцом, не допустили старца к нему.
Воссоединение Толстого с Церковью не состоялось при его жизни, а присоединить его к Церкви задним числом невозможно. Это противоречило бы его собственной воле, многократно выраженной в его сочинениях.
Авторитет Церкви из-за отлучения Толстого действительно поколебался, но только в глазах далекой от Церкви либеральной общественности. Церковь не боится уронить свой авторитет, защищая чистоту своего учения. Она делает это, прежде всего, чтобы уберечь верующих от искаженного понимания христианства.
В случае с Толстым важно отметить и следующее: он не просто выступал против Церкви, но и выдавал свое учение за истинное христианство, а свою кощунственную версию Евангелия за его перевод. Церковь же обвинял в том, что она исказила учение Христа. В этой ситуации Церковь не могла промолчать.
Глава V. Церковь и политика
ebooksa