Шандор Ференци

«Гибкость аналитической техники» (1928)

(Psychanalyse IV, Paris, Payot, 1982, p. 53–65)

Ратуя теперь, чтобы не «обманывать» ожиданий пациента, за достаточно гибкую технику — технику, которая, как «эластичная лента», может «подчиняться устремлениям пациента», Ференци направляет свое внимание на работу контрпереноса аналитика во время лечения. Таким образом он подчеркивает значимость для аналитика второго фундаментального правила — необходимости анализа аналитика, который позволяет ему развить определенные психические качества, такие как «такт», «способность вчувствования» (эмпатия), самонаблюдение и интеллектуальная активность. Эти идеи побуждают Ференци подчеркнуть то, что он называет «метапсихологией психических процессов аналитика во время анализа», то есть процессов, позволяющих ему задавать себе вопросы о собственных психических движениях, слушая в то же время пациента.

<…> В психоаналитической технике есть еще много вещей, которые считаются чем-то сугубо индивидуальным, трудно выражаемым словами, прежде всего — тот факт, что в этой работе, как кажется, большое значение придается «совокупности личных свойств», большее, чем обычно допускается в науке. Сам Фрейд в первых своих сообщениях о технике, наряду со своим методом, оставлял свободное пространство для других приемов. Правда, об этом он заявил еще до того, как было сформулировано второе фундаментальное правило психоанализа, а именно, что каждый, кто собирается анализировать других, прежде всего должен быть проанализирован сам. С момента принятия этого правила значение индивидуальности аналитика все больше ослабевает. Любой человек, который был глубоко проанализирован и который научился полностью признавать и обуздывать свои неизбежные слабости и особенности характера, во время осмотра и лечения одних и тех же объектов психического исследования обязательно придет к одним и тем же объективным выводам, что и его коллеги, и в результате примет те же тактические и технические меры. Фактически я чувствую, что со времени внедрения второго фундаментального правила различия в аналитической технике постепенно исчезают.

Если мы с вами попробуем решить оставшуюся еще нерешенной часть уравнения личности и если у нас есть возможность наблюдать многочисленных учеников и пациентов, уже проанализированных другими, но особенно если вам приходится так же, как мне, часто бороться с последствиями собственных ошибок, допущенных раннее, то у нас появляется право выносить общее суждение о большинстве этих различий и ошибок. Я убедился, что первоочередным вопросом психологического такта является понимание того, когда и как сообщать что-либо анализируемому пациенту, в какой момент можно считать, что полученного материала достаточно для выводов. <…> Но что такое такт? Ответ на этот вопрос не вызывает затруднений. Такт — это способность «вчувствования»[86]. Если нам удается, при помощи нашего знания, извлеченного из подробного анализа психики многих людей, но особенно из анализа самого себя, актуализировать возможные или вероятные ассоциации пациента, которых он пока еще не чувствует, мы можем — не борясь, как это приходится делать ему, с резистентностью — угадать не только его скрытые мысли, но и стремления, для него бессознательные. <…>.

Во время анализа целесообразно постоянно следить за скрытыми или бессознательными проявлениями недоверия или отказа и затем обсуждать их со всей строгостью. Действительно, с самого начала понятно, что сопротивление пациента не оставит неиспользованным ни один из предоставляющихся ему случаев.

Любой без исключения пациент замечает самые незначительные особенности поведения врача, его внешнего вида, манеры говорить, но ни один из них не решается, без предварительного поощрения, сказать нам о них прямо в лицо, если даже он при этом полностью пренебрегает фундаментальным правилом анализа. <…>

В анализе нет ничего более пагубного, чем назидательное или просто авторитарное поведение врача. Все наши интерпретации должны иметь скорее характер предположения, нежели утверждения, и не только для того, чтобы не раздражать пациента, но и из-за того, что мы можем ошибаться. <…> Уверенность в наших теориях также должна быть достаточно условной, ибо в конкретном случае речь может идти об исключении из правил или даже о необходимости кое-что изменить в действующей теории. У меня был случай, когда один не слишком культурный пациент, на первый взгляд весьма наивный, выдвинул против моих объяснений возражения, которые я готов был тут же отвергнуть, но более внимательное их рассмотрение показало, что не я, а пациент был прав, и его возражения даже помогли мне понять его в целом намного лучше. Скромность аналитика, таким образом, является не заученным способом поведения, а выражением понимания ограниченности наших знаний. <…>

Я принимаю для себя выражение «гибкость техники», придуманное одним пациентом. Мы должны, как эластичная лента, поддаваться стремлениям пациента, но не отказываться при этом от собственного мнения до тех пор, пока необоснованность той или иной нашей позиции не будет полностью доказана. <…>

Мало-помалу мы понимаем, до какой степени психическая работа, совершаемая аналитиком, действительно сложна. Мы позволяем свободным ассоциациям пациента воздействовать на нас и в то же время разрешаем собственной фантазии играть с ассоциативным материалом; между тем мы сравниваем новые связи с предыдущими результатами анализа, ни на минуту не забывая, что нужно учитывать и подвергать критике собственные тенденции.

Фактически можно говорить о непрерывном колебании между «вчувствованием», самонаблюдением и активностью вынесения суждений. Последняя заявляет о себе время от времени абсолютно спонтанно, в форме сигнала, который вначале мы не расцениваем иначе как таковой; и только на основании дополнительного доказанного материала мы можем в конечном итоге принять решение об интерпретации. <…>

В заключение я рискнул бы высказать несколько соображений, касающихся метапсихологии техники. <…> Напомню здесь о проблеме, которая до настоящего времени никогда не поднималась, а именно о возможной метапсихологии психических процессов аналитика в процессе анализа. Его инвестиции колеблются между идентификацией (аналитической объектной любовью), с одной стороны, и самоконтролем, или интеллектуальной деятельностью — с другой. В течение долгого рабочего дня он не может доставить себе удовольствия дать волю своему нарциссизму и эгоизму, и лишь на короткое время он может предаться фантазиям. Не сомневаюсь, что такая перегрузка, с которой мы вместе с тем никогда не встречаемся в обычной жизни, потребует рано или поздно разработки особого режима для аналитика.

Легко распознать неанализированных (диких) аналитиков и не полностью излеченных пациентов по тому, что они страдают своего рода «влечением к анализу»; свободная подвижность либидо после завершенного анализа позволяет, наоборот, управлять при необходимости аналитическим самопознанием и самообладанием, которые никоим образом не мешают просто радоваться жизни. Идеальным результатом завершенного анализа является, следовательно, именно эта гибкость, которой техника требует также от психиатра. Это еще один аргумент в пользу абсолютной необходимости «второго фундаментального правила психоанализа».

«Принцип релаксации и неокатарсис» (1930)

Доклад под заголовком «Прогресс аналитической техники», представленный на XI Международном психоаналитическом конгрессе в Оксфорде, август 1929 г. (Psychanalyse IV, Paris, Payot, 1982, p. 82–90)

В этом тексте Ференци опирается на технические новации — на так называемую технику «релаксации», или «неокатарсис», включающую почти неограниченную толерантность («принцип дозволенности») — с целью разработки своих концепций, касающихся теории травматизма, ибо эта новая техника анализа содействует появлению психических процессов, связанных с первичными травматическими «вытеснениями», и позволяет уловить саму природу последних. Она способствует регрессии и там, где отсутствует психическая память, делает возможным выражение телесного символизма. Смешение языка как следствие несоответствия между языком нежности ребенка и языком страсти взрослых, расщепление как следствие первичной травмы, негативная галлюцинация, которая следует за расщеплением до компенсации через позитивную галлюцинацию, ненависть как средство фиксации, более сильное по сравнению с нежностью, а также значимость контрпереноса в анализе — вот несколько важных теоретических идей автора, затронутых в этой статье.

<…> Анализ не может считаться завершенным, по крайней мере с теоретической точки зрения, если в нем не удалось добыть мнестический травматический материал. И по мере того как подтверждается эта гипотеза, основывающаяся, как я уже сказал, на опыте, полученном терапией «релаксации», эвристическое значение техники, измененной таким образом, также заметно растет в теоретическом плане. После того как я уделил все должное внимание фантазматической деятельности как патогенному фактору, в последнее время мне пришлось все чаще заниматься самим патогенным травматизмом. Оказалось, что травматизм гораздо реже является результатом конституциональной, или врожденной гиперчувствительности детей, которые могут реагировать невротически даже на обычные и неизбежные дозы неприятностей, нежели результатом действительно неадекватного, даже жестокого, лечения. Истерические фантазии не обманывают, говоря нам о том, как далеко родители и другие взрослые заходят в своих эротических страстях по отношению к детям и как, с другой стороны, если ребенок полубессознательно втягивается в эту игру, подвергают детей строгим наказаниям и угрожают им, что волнует и потрясает ребенка, оказывает на него шокирующий эффект и остается для него абсолютно непонятным. В настоящее время я вновь склонен придавать, наряду с эдиповым комплексом детей, большее значение инцестуозной тенденции взрослых, вытесненной и подаваемой под маской нежности. С другой стороны, я не могу отрицать, что готовность детей отвечать генитальному эротизму проявляется намного сильнее и раньше, чем мы привыкли думать. Возможно, большая часть извращений у детей не означает простой фиксации на предыдущем этапе, а объясняется регрессией к этапу, имеющему корни в ранней генитальной стадии. В некоторых случаях травма наказания причиняет ребенку боль прямо в момент эротического действия и рискует вызвать стойкое расстройство того, что Райх называет «способностью к оргазму». Но ребенок испытывает такой же страх тогда, когда его генитальные ощущения форсируются преждевременно, ибо то, чего реально хочет ребенок, даже касательно сексуальных аспектов, — это лишь игра и нежность, а не неистовое проявление страсти.

В то же время мы удостоверились, что лечение методом неокатарсиса дает материал для размышления и в другом плане. Оно позволяет нам получить представление о психическом процессе с момента первичного травматического вытеснения и увидеть саму природу вытеснения. Похоже, первой реакцией на шок всегда является скоротечный психоз, то есть разрыв с реальностью, с одной стороны — в форме негативной галлюцинации (потеря сознания или истерический обморок, головокружение), с другой стороны — часто в форме позитивной незамедлительной галлюцинаторной компенсации, создающей иллюзию удовольствия. Во всех случаях невротической амнезии, возможно также и при текущей детской амнезии, речь может идти о психическом расщеплении личности под воздействием шока, но эта отщепленная часть тайно выживает и старается проявить себя, не находя другого выхода, как, скажем, в виде невротических симптомов. <…>

Иногда, как я уже отметил, нам удается установить прямой контакт с вытесненной частью личности и вовлечь ее в то, что я назвал бы инфантильным превращением. При релаксации истерические телесные симптомы иногда возвращали к стадиям развития, на которых, вследствие неполной сформированности органа мышления, регистрировались лишь физические воспоминания. <…>

Я также констатировал, что вытесненная ненависть являлась средством фиксации и присоединения более сильным, чем откровенная нежность. Это то, что с предельной ясностью удалось выразить пациентке, доверие которой я сумел завоевать с помощью гибкой техники лишь к концу двух лет тяжелой борьбы с ее сопротивлением. <…> Пока она идентифицировала меня со своими жестокосердными родителями, пациентка постоянно демонстрировала свои вызывающие реакции, а когда я перестал давать ей к этому повод, она стала отличать настоящее от прошлого и после нескольких эмоциональных всплесков истерического характера начала вспоминать психические потрясения, которые ей пришлось претерпеть в детстве. Схожесть аналитической ситуации с инфантильной подталкивает, таким образом, скорее к повторению, а контраст между ними способствует воспоминанию.