Шандор Ференци

<…> Непристойное слово содержит в себе особую силу, каким-то образом вынуждающую слушателя представить себе названный объект, орган или сексуальные функции в их материальной реальности. Фрейд признал и сформулировал это, исследуя мотивации и условия произнесения скабрезной шутки. Он пишет: «Через непристойные слова она (скабрезная шутка) обязывает лицо, которого оскорбляют, представить себе часть тела или функции, о которых идет речь» (Остроумие и его отношение к бессознательному). Я хотел бы лишь дополнить это замечание, подчеркнув, что деликатные намеки на сексуальные процессы или научная и иностранная терминология, обозначающая их, не производят эффекта вообще или производят далеко не такой эффект, как слова, взятые из примитивного народного эротического лексикона родного языка.

Следовательно, можно предположить, что эти слова в состоянии спровоцировать у слушателя регрессивное и галлюцинаторное возвращение мнестических образов. Эта гипотеза, основанная на самонаблюдении, подтверждается свидетельствами многих нормальных и невротических субъектов. Причины этого феномена следует искать в самом слушателе, предполагая, что в глубине его памяти существует некоторое количество вербальных — слуховых и графических — представлений с эротическим содержанием, отличающихся от остальных более явной тенденцией к регрессии. Когда непристойное слово воспринято визуально или на слух, это свойство мнестических образов начинает действовать.

«Инверсия аффекта в сновидении» (1916)

(Psychanalyse II, Payot, 1970, p. 236)

Эта краткая заметка — возможно самоаналитическая — относительно интерпретации сна является частичкой огромного вклада в психоаналитическую клинику, который сделан трудами Ференци; она позволяет читателю оценить деликатность и замечательный интерпретативный талант их автора.

Ночью немолодого господина разбудила жена, потому что он смеялся во сне так громко и неистово, что она забеспокоилась. Позже муж рассказал ей, что ему приснился следующий сон: «Я лежал в кровати; знакомый мне мужчина вошел в комнату; я хотел включить свет, но мне это не удавалось — я старался, ничего не получалось. Тогда моя жена поднялась с постели, чтобы прийти мне на помощь, но и она никак не могла зажечь лампу; а так как ей неудобно было стоять в ночной рубашке перед этим господином, в конце концов она оставила эту затею и снова легла. Все это было так забавно, что меня захлестнул неудержимый приступ смеха. Жена беспрерывно повторяла: „Что ты смеешься, что здесь смешного?“ — но я продолжал смеяться, пока не проснулся». На следующий день господин, которому приснился сон, выглядел весьма подавленным, у него болела голова. «Этот чудовищный смех совершенно меня изнурил», — говорил он.

Если посмотреть с аналитической точки зрения, то этот сон куда менее забавен. «Знакомый господин», вошедший в комнату, является в латентном смысле сна «образом смерти, упоминаемым под старинным именем „великого незнакомца“». У пожилого господина, страдающего атеросклерозом, был серьезный повод думать о смерти. Неудержимый смех заменяет плач и рыдания при мысли, что он должен умереть. Свет который ему не удается зажечь, это свет жизни. Эта грустная мысль может быть также связана и с попыткой коитуса, окончившейся неудачей, когда даже то, что жена была неодета, ничем ему не помогло; он понял, что жизнь катится под уклон. Сон помог превратить грустную мысль об импотенции и смерти в комическую сцену, а рыдания — в смех.

Такие «инверсии» аффектов и инверсии выразительных действий встречаются и при неврозах, а также во время анализа, в форме «преходящих симптомов»[82].

«Дальнейшее построение „активной техники“ в психоанализе» (1920)

Доклад на VI Конгрессе Международной психоаналитической ассоциации в Гааге, 10 декабря 1920 г. (Psychanalyse III, Paris, Payot, 1974, p. 116–133)

Этот текст иллюстрирует представление Ференци об «активной технике» как в отношении проведения курса лечения, так и с точки зрения психоаналитической теории. В связи с анализом одной хорватской пианистки Ференци показывает, как посредством давлений (Gebote) и запретов (Verbote), аналитик заставляет пациентку принять активную позицию, то есть делать или отказаться делать нечто, что делает возможным появление аффекта и облегчает возврат вытесненного. Отметим, что Ференци признает, что к активной технике следует прибегать только в исключительных случаях, и то на очень ограниченный период времени, — она никак не должна менять основные правила.

<…> Теперь я хотел бы представить фрагменты нескольких анализов, которые подтвердят то, что было сказано, и в какой-то мере углубят наше понимание взаимодействия сил, функционирующих в «активной технике». Первым мне вспоминается случай молодой хорватской пианистки, страдающей многочисленными фобиями и одержимой страхом. Я приведу лишь несколько из неисчислимого множества симптомов. Она приходила в ужас, когда в музыкальной школе должна была играть в присутствии других, лицо ее заливалось краской, а аппликатуры, которые в одиночестве давались ей автоматически и без всяких затруднений, казались ей в те минуты чрезвычайно сложными; каждое выступление кончалось обязательным провалом, и ее мучила мысль, что она выставляет себя на посмешище — что и происходило вопреки ее незаурядному таланту. На улице ей казалось, что все смотрят на ее пышную грудь и не знала, как вести себя, чтобы скрыть этот (существовавший лишь в ее воображении) физический недостаток. Она скрещивала руки на груди, втискивала грудь в разные корсеты, но каждая такая мера, как это часто бывает у людей с обсессивным синдромом, вызывала сомнение: не обращает ли она на себя внимание именно этими повадками? Ее поведение на улице было либо преувеличенно пугливым, либо провокационным; она страдала, если (несмотря на ее природную красоту) на нее не обращали внимания, но настолько же и изумлялась, если вдруг кто-то, кого ее поведение вводило в заблуждение (или, скорее, трактовалось верно), приставал к ней. Она боялась, что у нее плохо пахнет изо рта, все время бегала к зубным врачам и ларингологу, которые, разумеется, ничего у нее не находили. Ко мне она пришла после нескольких месяцев анализа (коллеге, который лечил ее, пришлось прервать курс по каким-то посторонним причинам) и уже имела представление о бессознательных комплексах. Все же во время лечения, которое она продолжила со мной, мне оставалось лишь подтвердить одно замечание моего коллеги, что ее прогресс никак не был связан с глубиной ее теоретического понимания и выявленного мнестического материала. В работе со мной все было так же в течение нескольких недель. Затем, во время одного сеанса, она вдруг вспомнила популярную мелодию, которую ее старшая сестра (жертвой тирании которой она постоянно была) имела привычку напевать. После долгих колебаний она передала мне довольно двусмысленное содержание песни, затем долго молчала; я заставил ее признаться, что она думает о мелодии песни. Я тут же попросил спеть ее. Но ей понадобилось почти два сеанса, чтобы решиться исполнить мне песню так, как она ее себе представляла. Она много раз останавливалась, сильно смущалась, пела сначала слабым и нерешительным голосом, пока, подбадриваемая мною, не запела громче так, что к концу ее голос полностью раскрылся и оказалось, что у нее очень приятное сопрано. Сопротивление все же не исчезало, она поведала мне, не без колебаний, что у ее сестры была привычка петь этот припев-чик, сопровождая его выразительными и лишенными всякой двусмысленности жестами, и она проделала руками несколько неуклюжих движений, чтобы продемонстрировать поведение сестры. В конце концов я попросил ее встать и пропеть песню точно так, как это делала ее сестра. После многих попыток, прерываемых приступами растерянности, она предстала передо мной этакой совершенной певичкой, с тем кокетством в мимике и жестах, которое она видела у своей сестры. С той минуты ей, похоже, стало нравиться выставлять себя напоказ, и она пыталась посвятить все свои сеансы анализа именно этому. Когда я это понял, я сказал ей, что мы теперь знаем, что ей хочется демонстрировать свои таланты и что за ее скромностью скрывается большое желание нравиться, но с танцами мы заканчиваем, и нам предстоит работа. Удивительно, как здорово эта маленькая интермедия помогла нашей работе; в ней проснулись воспоминания, которые никогда до этого не высказывались, они касались ее раннего детства — времени, когда родился братик, имевший по-настоящему пагубное влияние на ее психическое развитие и превративший ее в робкого и беспокойного, но в то же время дерзкого ребенка. Она вспоминала то время, когда была еще «маленьким чертенком», любимицей всей семьи и всех друзей, и как, не ожидая особого приглашения, даже с удовольствием демонстрировала все свои таланты перед публикой и вообще, как видно, чувствовала безграничное удовольствие от движений.

^{Четверо членов «Секретного комитета», Берлин, 1922: Макс Эйтингон, Эрнст Джонс, Шандор Ференци, Ганс Закс}

Тогда я взял ту активную интервенцию в качестве модели и попросил мою пациентку выполнить действия, которые вызывают в ней самое большое беспокойство. Она продирижировала передо мной (имитируя голоса оркестра) длинным фрагментом из одной симфонии; анализ этого привел нас к выявлению зависти к пенису, мучившей ее со дня рождения брата. Она сыграла мне на фортепиано сложную партию, которую исполняла на экзамене; немного позже, в анализе, оказалось, что ее страх выглядеть смешной при игре на рояле был связан с фантазиями мастурбации и со стыдом, их сопровождающим (запрещенные «экзерсисы для пальцев»). Из-за своей большой, называемой ею бесформенной, груди она не осмеливалась ходить в плавательный бассейн; лишь после того как при моей настойчивости она победила в себе это сопротивление, она смогла убедиться во время анализа в латентном удовольствии, которое получала, выставляя себя напоказ. Сейчас, когда доступ к ее самым тайным устремлениям стал возможным, она открыла мне, что во время сеансов была сильно озабочена своим анальным сфинктером: то ей приходило на ум издать звук, то заняться ритмичными сокращениями и т. д. Как это бывает после применения любого технического правила, пациентка затем постаралась усилить деятельность, преувеличивая получаемые задания. В течение некоторого времени я позволил ей так продолжать, а потом велел прекратить эту игру и относительно быстро нашел анально-эротическое объяснение страха неприятного запаха изо рта; ситуация с дыханием скоро заметным образом улучшилась — после воспроизведения соответствующих воспоминаний детства (а теперь и запрета анальных игр).

Самым значительным улучшением у пациентки мы обязаны открытию ее бессознательного онанизма, выявленного «активным» образом. У рояля она чувствовала — с каждым своим сильным и пылким движением — сладострастное, возбуждающее ощущение в области гениталий. Ей пришлось это признать после того, как я велел ей вести себя у рояля очень страстно, как это делают артисты, но как только эта игра начала доставлять ей удовольствие, она была вынуждена, по моему совету, отказаться от нее. Итак, мы смогли получить реминисценции и реконструкции некоторых инфантильных игр с гениталиями — вероятно, главного источника ее чрезмерной стыдливости.

Но настал момент подумать, что именно мы предприняли во время этих интервенций, и попытаться составить себе представление о взаимодействии психических сил, которому мы обязаны приписать неоспоримый прогресс анализа. Нашу деятельность в этом случае можно разделить на две фазы. В первой фазе мне пришлось дать пациентке, у которой были фобии определенных действий, приказ выполнить эти действия вопреки их неприятному характеру. Когда ранее подавляемые стремления стали источником удовольствия, пациентку пришлось подтолкнуть — во второй фазе — защищаться от них: определенные действия были запрещены. Последствием давления было то, что она полностью осознала некоторые импульсы, до этого вытесненные или выраженные в рудиментарной, неосознаваемой форме, и в конечном итоге восприняла их как приятные ей репрезентации, как влечения. Позже, когда она увидела, что ей отказывают в удовлетворении, которое ей приносило действие, пропитанное сладострастием, разбуженные психические силы нашли свой путь к давно вытесненному психическому материалу и инфантильным воспоминаниям; в противном случае аналитик был вынужден интерпретировать это как повторение чего-то инфантильного и реконструировать детали и обстоятельства инфантильных событий при помощи аналитического материала, полученного из других источников (сновидения, ассоциации и т. д.). В данной ситуации легко было заставить пациентку подтвердить эти конструкции, ибо она не могла не признаться себе и врачу, что именно теперь испытала на себе эти предполагаемые действия и почувствовала соответствующие аффекты. Итак, «активность», которую мы до этого рассматривали как цельную сущность, расчленяется на приказы и систематическое подчинение давлению и запретам при постоянном поддержании «ситуации отказа», по Фрейду.

«Сон о мудром младенце» (1923)

(Psychanalyse III, Paris, Payot, 1974, p. 203)

Опубликованный вначале в первом номере International Zeitschrift für Psychoanalyse в 1923 г., этот короткий текст подчеркивает интерес к фигуре «мудрого младенца», появляющейся в некоторых сновидениях, что, видимо, наводит Ференци на мысль отнести этот сон к категории «типических». В последующих исследованиях, начиная с 1931 г., Ференци придает фигуре «мудрого младенца» метапсихологический статус: понятие «мудрого младенца» позволяет проиллюстрировать клинический случай травмированного ребенка, нарциссически разрушившего цельность своей личности, ставшего «расщепленным» взрослым вследствие импринтинга своей «травмы».

Мы довольно часто слышим, как пациенты, рассказывают сны, в которых новорожденные, очень маленькие дети или младенцы в пеленках с легкостью пишут, восхищают окружающих мудрыми речами или поддерживают беседу, требующую эрудиции, выступают, дают научные разъяснения и т. д. Содержание этих снов, думается, скрывает что-то типическое: первая поверхностная интерпретация сна часто ведет к ироническому восприятию психоанализа, который, как мы знаем, придает намного большее значение и приписывает большее психическое влияние переживаниям раннего детства, чем это обычно делается. Это ироническое преувеличение интеллектуальности совсем маленьких детей, следовательно, ставит под сомнение психоаналитические сообщения на эту тему. Но так как подобные феномены очень часто встречаются в сказках, мифах и в религиозной традиции и к тому же мы встречаем их в живописи (см. спор девы Марии с толкователями Писания), я думаю, что здесь ирония является лишь посредником для более глубоких и более серьезных воспоминаний субъекта о собственном детстве. Желание стать ученым и превзойти «взрослых» в мудрости и знании означает не что иное, как положение, обратное тому, в котором находится ребенок. Часть сновидений такого содержания, которые мне удалось исследовать, иллюстрируются известными словами одного распутника: «Как жаль, что я не сумел получше воспользоваться своим положением сосунка!» В конце концов не следует забывать, что ребенок действительно обладает большим количеством знаний — знаний, которые позже будут погребены посредством сил вытеснения[83].