В 1971 году иеромонаху Кириллу было поручено принять решение о вступлении духовных школ Русской Православной Церкви в Синдесмос — Всемирное братство православной молодежи[96]. Рассказывает Патриарх Кирилл: «Вспоминаю 1971 год, когда я, молодой иеромонах, был приглашен митрополитом Никодимом в его кабинет и тот долго молчал, прежде чем начать разговор. Затем он достал два конверта и сказал, что в них находятся письма к президенту Синдесмоса Альберту Лахаму… В одном письме говорилось о том, что Русская Православная Церковь принимает решение вступить в Синдесмос, в другом — что такое решение откладывается. И он сказал мне: „Ты обязан будешь принять решение, какое письмо отдать президенту, принимая во внимание очень сложную политическую ситуацию в нашей стране и трудную ситуацию в Церкви“. В чем же состояла сложность в принятии Русской Церковью решения о вступлении в Синдесмос?.. Как Церковь, так и духовная жизнь народа находились под жестким контролем правительства, и большей частью власти не желали появления православного молодежного движения, чтобы не допустить активности ни Церкви, ни молодежи. Этого не хотели власти, но горячо желала Церковь, и мы были обязаны найти верное решение… чтобы вдохновить такое церковное движение. Но нужно было сделать так, чтобы не вызвать погром или нестроения в Церкви и не спровоцировать ужесточение церковной политики властей. Митрополит Никодим прекрасно понимал, что Синдесмос — международная организация с обширными молодежными контактами — мог бы стать средством к тому, чтобы оживить и вдохновить православное молодежное движение и в стране, и в Церкви, мог бы обогатить нас опытом молодежной работы, навыки которой были давно утеряны… В ходе Ассамблеи я достаточно ясно осознал, что необходимо передать президенту письмо, в котором говорилось, что русские духовные школы вступают в Синдесмос»[97].
На Ассамблее 1971 года духовные школы Московского Патриархата вступили в Синдесмос, а иеромонах Кирилл был избран членом Исполнительного комитета этой межправославной молодежной организации. Это стало его первым церковно-дипломатическим послушанием.
Представитель при Всемирном Совете Церквей
12 сентября 1971 года, в праздник святого благоверного князя Александра Невского, иеромонах Кирилл был возведен в сан архимандрита. А 19 октября Священный Синод назначил его представителем Московского Патриархата при Всемирном Совете Церквей в Женеве. О том, как произошло это назначение, Патриарх Кирилл вспоминает: «Митрополит Никодим мне говорил: „Заканчивай академию поскорей, потому что потом у тебя появится возможность поехать для научной специализации за границу“. Когда я его спросил, куда, он ответил: „Скорее всего, в Оксфорд“. Он аргументировал это тем, что, помимо прекрасных возможностей для богословского образования, там еще и очень хороший православный приход. Но когда я в 24 года закончил академию, то был направлен не на учебу в Оксфорд, а на работу в Женеву. У Владыки тоже нашлись аргументы, он сказал: „Следующее поколение будет учиться в Оксфорде, а твоему поколению нужно работать“. Его слова оказались пророческими»[98].
Приехав в Женеву, молодой архимандрит поселился в скромной квартире, в которой не было ничего лишнего: в его рабочем кабинете были диван, столик и много книг. Когда генеральный секретарь ВСЦ Виссерт-Хуфт спросил его, с какой целью он прибыл в Женеву, архимандрит Кирилл ответил: «Для того, чтобы Русская Церковь лучше знала, что происходит в мире, и для того, чтобы мир лучше знал, что такое Русская Церковь». Молодой архимандрит «стремился интерпретировать экуменической общественности и заинтересованным кругам происходящее внутри Русской Церкви и помогал… епископату и богословам Русской Церкви понять, что происходит в мире, и что происходит… в других Церквах»[99].
Три года, проведенные в Женеве, дали архимандриту Кириллу как огромный опыт в церковно-дипломатической области, так и возможность общения с русским духовенством и верующими за рубежом.
Архимандрит Кирилл (справа) в Представительстве Русской Православной Церкви в Женеве. Рождество Христово, 1975 г.
В храм Рождества Пресвятой Богородицы при Представительстве, весьма скромный по своим размерам, поначалу ходило очень мало людей. Но постепенно он стал наполняться прихожанами. Несмотря на то что контакты между служителями Церкви и посольскими работниками не поощрялись (за исключением предусмотренных протоколом), молодому и общительному архимандриту удалось наладить личный контакт с некоторыми сотрудниками посольства, в том числе весьма высокопоставленными. Среди них были и верующие люди, вынужденные скрывать свою религиозность: «В 70-х годах я нес послушание в Женеве, — вспоминает Патриарх Кирилл. — И однажды ко мне обратился один из высокопоставленных дипломатов, советский человек, партийный: „Могу я вас о чем-то попросить?“ А потом добавил: „Имейте в виду, что если кто-то узнает о нашем разговоре, на этом закончится вся моя карьера и, наверное, весь мой жизненный успех, все прекратится. Так что полностью вверяю свою судьбу в ваши руки“. Я ему сказал, что он может не беспокоиться. Тогда он попросил обвенчать его с женой. Этот человек занимал очень высокое положение. А через короткое время, может, недели две-три прошло, ко мне пришел другой сотрудник посольства, который тоже занимал очень высокое положение, и попросил меня сделать то же самое. И также предупредил, что очень рискует. А затем попросил меня сделать так, чтобы никогда об этом не узнал тот, которого я венчал до него. Потому что, с его точки зрения, это был самый опасный человек из тех, кто мог ему навредить. И тогда я подумал: Господи, мы же живем в Королевстве кривых зеркал! Два православных, которые, может, были бы близкими друзьями, разделены страхами идеологии и предрассудками»[100].
Архимандрит Кирилл активно участвовал во всех мероприятиях Всемирного Совета Церквей. В 1975 году он стал членом Центрального и Исполнительного комитетов ВСЦ и вплоть до 1998 года работал в этих руководящих органах Совета, не пропустив ни одного заседания. В первой половине 70-х годов архимандрит Кирилл становится постоянным участником богословских диалогов Русской Православной Церкви с инославными конфессиями.
Отношения Русской Церкви с ВСЦ были далеко не простыми. В 1948 году на Совещании православных Церквей в Москве было принято решение об отказе от участия в этой влиятельной международной христианской организации. Только спустя десять лет, после тщательного изучения тех возможностей, которые эта международная трибуна давала для свидетельства о Православии и для защиты Русской Церкви от нового этапа гонений со стороны государства, было принято принципиальное решение о возможности участия в ВСЦ.
30 марта 1961 года Священный Синод постановил «считать вступление Русской Православной Церкви в ВСЦ своевременным»[101]. В 1961 году, на III Ассамблее ВСЦ в Нью-Дели, Русская Православная Церковь стала его полноправным членом. Примеру Русской Церкви последовали и другие участники Совещания 1948 года.
При вступлении в ВСЦ православные Церкви сделали заявление, в котором четко изложили православное ви́дение христианского единства: «Православные не могут принять идею равенства деноминаций и не могут рассматривать христианское воссоединение просто как межденоминационное урегулирование. Православная Церковь не конфессия, не одна из многих и не одна среди многих конфессий. Для православных Православная Церковь — это именно Церковь… Православная Церковь… имеет особое и исключительное место в разделенном христианском мире как носитель и свидетель традиций Древней неразделенной Церкви, из которых происходят все существующие деноминации путем упрощения и отделения… Единство может быть восстановлено деноминациями их возвращением к общему прошлому»[102].
Архимандрит Кирилл на заседании ВЦС. Ок. 1976 г.
Трибуна ВСЦ была открыта для обсуждения любых вопросов, в том числе о положении Церкви и верующих в СССР. Отвечая на них, нужно было всегда помнить, что непродуманное выступление могло спровоцировать власти в СССР на новые репрессии. Приходилось учиться недомолвкам, эзопову языку. Патриарх Кирилл вспоминает: «Никто из иерархов не давал таких ответов, которые потом дали бы возможность обвинить этого человека, а вместе с ним и всю Церковь, в нелояльности по отношению к власти. Но я сам был свидетелем и участником многочисленных пресс-конференций. Должен сказать, что абсолютное большинство наших архиереев и богословов находили разумный язык и правильно отвечали на эти вопросы. Я приведу пример. Нас спрашивают: „Свободна ли Церковь в вашей стране?“ Мы отвечаем, что Церковь действует настолько, насколько ей позволяют действовать законы и сложившаяся политическая практика. Если затем следовал вопрос о воскресных школах, то звучал ответ, что у нас нет воскресных школ и религиозного образования, прессы, потому что это запрещено законом. „А что у вас есть?“— „У нас есть право совершать богослужения“»[103].
На самый болезненный вопрос о находящихся в заключении исповедниках за веру «ответ всегда был такой — есть среди христиан люди, находящиеся в заключении, относительно которых существует официальная точка зрения власти, что они были посажены в тюрьму не по своим религиозным убеждениям. Если бы мы сказали, что у нас есть и одно, и другое, и третье, то завтра прекратилась бы всякая деятельность. Государство увидело бы в ней опасность, и мы потеряли бы возможность использовать внешний фактор для поддержки Церкви внутри страны. За все время пребывания за границей я ни разу не покривил душой. Нет ни одного факта, в отношении которого мне бы приходилось раскаиваться»[104].
Церковные дипломаты активно использовали международный фактор для облегчения судьбы тех, кто были репрессированы за веру. Патриарх вспоминал: «Как представитель Русской Православной Церкви при Всемирном Совете Церквей я имел возможность, приезжая в Москву, посещать Совет по делам религий и докладывать о настроениях мировой христианской общественности. И я активно проводил мысль о том, что репрессии против отдельных личностей — очень неполезный для престижа нашей страны фактор. Я мог это не просто декларировать, но и доказать, потому что имел широчайший круг общения среди очень известных людей как в христианском, так и в дипломатическом мире»[105].
Иногда этот «международный фактор» приходилось самому и организовывать. Например, представитель Русской Церкви при ВСЦ в приватной беседе с генеральным секретарем Совета или с кем-либо другим из лидеров экуменического движения говорил: «Было бы хорошо, если бы вы выразили озабоченность дошедшими до вас слухами о готовящемся закрытии такого-то монастыря или такой-то духовной академии»[106]. Разумеется, эти слухи не доходили до собеседника сами по себе, их доносил представитель Русской Церкви. А затем тот же представитель информировал Совет по делам религий о том, что, мол, до руководства ВСЦ дошли слухи о готовящемся закрытии такого-то монастыря, и оно собирается поднимать шум: было бы правильно повременить с закрытием. И закрытие монастыря откладывалось.
Таким способом удавалось не только отстоять отдельные храмы и монастыри от закрытия, но даже добиваться открытия новых храмов: «Бывало, что наши зарубежные партнеры выражали свою озабоченность той или иной проблемой, и тогда я… доводил это до сведения соответствующих государственных чиновников, — вспоминает Патриарх Кирилл. — Но нередко бывало и так, что наши собратья за рубежом не обращали внимания на какие-то вопиющие проблемы, имевшие место в Советском Союзе. И тогда приходилось побуждать их к тому, чтобы они сделали какие-то заявления, которые мы могли бы потом передать властям. Никогда не забуду, как долго мы боролись за открытие храма в Нижнем Новгороде. Там в советское время на окраине был только один храм. Люди во время богослужения задыхались, падали в обморок. Так вот, в течение долгих и долгих лет мы вели борьбу за открытие в этом городе еще одного храма, доказывая властям, что мировая христианская общественность очень неблагоприятно воспринимает факт отсутствия там второго храма»[107].