Перевернутый мир

– Один раз, мельком. Она приехала к нему на студию.

– А она на тебя смотрела?

– Кира, как я могу вспомнить. Хотя… Кажется, да, она посмотрела.

– Можешь вспомнить взгляд? Просто так, как на всех, или иначе?

– Не знаю. Нет, знаю. Точно иначе. Она как будто нашла меня коротким, прицельным взглядом… и уколола.

Кира

Боже мой, что же мне придумать. Что мне сделать, чтобы заслужить крошечную милость коварной царицы всех судеб, которая так любит ради забавы испытывать только хороших людей? Только беспомощных в своей порядочности людей? Только моих любимых и дорогих? Леша… Знал бы он, как мне постоянно надо держать себя в стальных оковах, чтобы не ворваться в тот чертов карантин, не схватить его в охапку, не принести на руках домой. Да, я смогла бы. Три килограмма картошки тяжело, а самую драгоценную ношу своей жизни принесла бы как по облаку. И лечила бы, и кричала бы, и плакала бы над ним, и смеялась бы над своими страхами, даже рассказывала бы ему забавные истории. Леша – такой преданный, верный, постоянный, что не мог бы не вернуться на мой голос из той жуткой напасти.

Одна сестра из его отделения сжалилась: дала ему его мобильник, на который я позвонила. И все это ему сказала. У моего бедного, больного, старого мальчика был такой слабый голос, но я услышала, что он улыбнулся. И сказал:

– Я тебя умоляю, дорогая. Сходи с ума только в квартире. Звони всем, кто тебя выслушает, мне, когда разрешат. И ты права. Я на самом деле иду на твой голос. Все будет хорошо.

После этого разговора я обзвонила двадцать одного специалиста, подробно описала голос Алексея, передала его слова, рассказала впечатления первого ужасного дня. И мне все сказали, что есть улучшения. Что они очевидны. Но нельзя слишком надеяться и расслабляться.

Потом я занималась Катиной шейкой. Я фотографирую каждый этап нашей терапии, дома советуюсь с пластическими хирургами, чур их, вообще-то. Они все соглашаются с тем, что при терпении и настойчивости могут быть значительные улучшения, а потом предлагают свои живодерские услуги. Я благодарю, кладу трубку и говорю: «Да пошел ты». Этого нужно избежать. Там, где начинается пластическая хирургия, кончается естественная красота. Катя – сильная девочка, но подсесть может каждый. И вольется она в резиновые ряды клонов Джоли и Лопес, лишенные собственной индивидуальности. А ее жизнь актрисы еще и не началась по-настоящему. И ее главная ценность в редком даре естественности.

На обед я приготовила пасту с креветками и сыром. Понятно, какого гостя имела в виду. Позвонила Маше, та влетела с голодным взглядом, в прихожей потянула носом и выпалила:

– Еда, блин. Жрачка прикольная! Как же я люблю тебя, тетя Кирочка! Ты бы видела, что нам сегодня мамаша намешала. Она свихнулась совсем: носится по магазинам и хвататает всякое дерьмо и просрочку. Говорит, скоро все кончится. Накупила батонов, собирается сухари сушить. Прикинь? Эта болезнь, наверное, и по башке ударяет. Отец, конечно, напился. «Найди, – говорит, – дочка, какой-нибудь хор или оркестр. Помирать, так с музыкой».

Маша съела две большие тарелки пасты, откинулась на спинку стула и беззлобно пожаловалась:

– Валька сказала, что у меня жопа жирная. Она сама ест только травинки какие-то, гремит костями. Но все считают, что она стильная. Я жирная?

– Нет, – решительно ответила я. – Ты упитанная, конечно. И у тебя впереди полно времени, чтобы решить, какой стиль тебе подходит – спортивная худоба, девушка с формами, – но сейчас нужно хорошо питаться для иммунитета. И вообще: я уверена, что скудное питание сказывается на умственных способностях, если, конечно, они с рождения не выдающиеся.

Маша глубоко задумалась, затем переспросила:

– Ты сейчас сказала, что я родилась типа недоразвитая?

– Я сказала, что ты обычный, нормальный человек, а не гений. И я вижу, как развивается твой мыслительный процесс. Паста ему явно на пользу. Ладно, ты иди, у меня важное дело.

Вот теперь я будто сделала какие-то дела. Можно приниматься за главное. Я постаралась проанализировать свои смутные ощущения. Я общалась с очень разными людьми, я вливалась со своим чувством в мир их эмоций. В страх Кати, в чудесную преданность Леши, в смешные и серьезные проблемы Маши и ее родителей. И это все было нормой. Это все стоило того, чтобы мое сердце болело, билось тревожно и сочувственно. Но существует где-то рядом с нами что-то совсем другое, противоположное, темное и зловещее. То, в чем всю жизнь пытается разбираться вечный боец Арсений, навлекая на себя и свою семью ужасные напасти. С моей обывательской точки зрения, эта темнота – патология совести. И, мне кажется, я ее чувствую даже на расстоянии. Сейчас у меня вообще есть опыт собственного расследования, как бы ни издевался надо мной пижон Кольцов. Но я, можно сказать, жизнью рисковала, чтобы в чем-то разобраться. И оставим им всем криминалистику – не мое это. Я понимаю как человек, как женщина: поведение Коли Смирнова – это патология. Пусть даже во втором нападении на Катю он не виноват. Но он явно получал удовольствие, пытая и морально истязая меня. Его отец – безусловно порядочный человек, но нет в Валерии Смирнове настоящего мужского стержня. При всем его таланте режиссера. Конечно, я никогда не скажу этого Кате. Я даже не считаю это недостатком. Это не было бы недостатком в мире исключительно добрых и нравственных людей. Но мы живем в другом мире. И Валерий что-то пустил на самотек, на что-то закрыл глаза. Конечно, приятнее смотреть на Катю, прелестную, как заря. А его сын явно смотрел на что-то и кого-то еще. В нем есть цинизм и уверенность… изверга, что ли. А если у молодого человека есть уверенность, нужно искать воспитателя, который всегда рядом. Нужно искать его мать.