– Ну, что вы! Я рада такому трофею! Вы долго пробудете в Чаутаде? Должно быть, в лагере сейчас ужасно жарко?
– Да, очень жарко.
Три минуты они проговорили о погоде. Флори был беспомощен. Все, что он пообещал себе сказать, все его доводы и возражения застряли у него в горле.
«Дурак, дурак, – думал он, – что ты несешь? Ты ради этого проделал двадцать миль? Ну же, скажи то, зачем пришел! Заключи ее в объятия; заставь ее выслушать себя, дай ей пинка, залепи пощечину – что угодно, только бы она перестала душить тебя этой чушью!»
Но это было безнадежно, безнадежно. Он не мог заставить себя сказать ни единого слова, кроме пустых банальностей. Как мог он высказывать какие-то возражения или доводы, когда Элизабет в зародыше душила их своим беззаботным щебетом, низводившим любое слово до клубной болтовни? Где она этому научилась, этой кошмарной светской любезности? Несомненно, в какой-нибудь новомодной женской школе. Лохматая падаль на столике с каждой секундой казалась ему все отвратительней. Он стоял, почти потеряв голос, чурбан чурбаном с желтушным и осунувшимся после бессонной ночи лицом, а его пятно было точно след от грязи.
Довольно скоро Элизабет его выпроводила.
– А теперь, мистер Флори, если не возражаете, мне в самом деле пора…
Он не столько сказал, как промямлил:
– Вы как-нибудь еще пойдете со мной? Прогуляться, пострелять… что-нибудь?
– У меня теперь так
Вероятно, ей захотелось ранить его. Ведь он ничего не знал о них с Верраллом. Он не сумел скрыть страха и ревности, когда спросил безжизненным голосом:
– Вы много катаетесь с Верраллом?
– Чуть не каждый вечер. Он такой прекрасный всадник! И у него такие
– Эх. У меня-то, конечно, нет пони.
Это были первые его слова, в которых имелась хотя бы тень смысла, и они задели Элизабет. Однако она ответила ему с той же веселой легкостью, как и раньше, а затем проводила его до двери. В гостиную вернулась миссис Лэкерстин, втянула носом воздух и тут же велела слугам вынести вонючую шкуру из дома и сжечь.
Флори топтался у своих ворот, делая вид, что кормит голубей. Он не мог отказать себе в пытке смотреть, как Элизабет поедет кататься с Верраллом. Как вульгарно, как жестоко она обошлась с ним! Ужасно, когда у людей не хватает порядочности даже выяснить отношения. Вскоре к дому Лэкерстинов подъехал на белом пони Верралл, а за ним – конюх на каштановом, и через некоторое время Верралл показался с Элизабет – он на каштановом пони, она на белом – и они вдвоем поскакали вверх по склону. Они болтали и смеялись, ее плечо в шелковой рубашке почти касалось его. Ни он, ни она не взглянули в сторону Флори.
Когда они исчезли в джунглях, Флори стал слоняться по саду. Жара начинала спадать. Мали сидел на корточках, выкапывая английские цветы, засохшие от солнца, и высаживая бальзам, петушьи гребешки и новые цинии. Час спустя в ворота Флори вошел невеселый темнокожий индиец в набедренной повязке и лососево-розовом тюрбане, с корзиной на голове. Поставив корзину на землю, он поклонился Флори.
– Ты кто?
– Книг-валла[94], сахиб.
Книг-валлы были бродячими книжными менялами, которые ходили от станции к станции по всей Верхней Бирме. У них можно было выменять любую книгу, доплатив за каждую четыре анны. Однако брали они