С завтраком припозднились, и потому поворчал Лукьян:
— Позавтракали и пообедали заодномя — сэкономили!
Он выпил самогона, подниматься из-за стола не торопился, сытыми глазами оглядел худенькую фигурку жены. Ласково дул на чай в глубоком блюдце, деловито ворчал:
— Бодлива ты мать… Значит, опять бросашь. Трех мужиков оставлят, не коробит тебя? Добро бы гнала нужда!
— Больше, чем нужда! — твердо отозвалась от печи Прасковья. — Неуж сами себя не накормите. Хлебов напекла, на целую неделю хватит.
— Езжай, езжай! — охотно согласился Степан. — Отдохни малость от рабочей каторги. — Он допил чай, отодвинул от себя чашку с блюдцем и решительно встал с лавки. — Вот это мы поднаелись, Одесса-мама… Ты как, Андрюха, обруча не надо на брюхо?
— Ремнем обойдусь…
— Хватит наливаться чаем! Нам с тобой завтрак-то надо отработать. Мы, мама, быстренько нагребем картошки. И телегу смажем. Батя, а деготь где?
— У амбара лагушка.
…Каждый год весной Прасковья уезжала в райцентр к старшей сестре. Это она давно, еще до войны, выговорила у Лукьяна, чтобы в последнюю неделю перед Пасхой и первые два-три дня праздника пожить у сестры. Одно, что не хотелось греховодничать — мужу мясное варить, но главное — выпадало счастье помолиться в Страстную неделю. Церкви в райцентре, конечно, не было — порушили еще в начале тридцатых годов, верующие собирались у знакомой солдатки — дом у нее большой, а живет одна-одинешенька. Службу правил чудом уцелевший монах. Вообще это было радостно гостить у сестры. Наговорится вволю Прасковья со знакомыми бабами, а уж с сестрой и подавно. Все-то, все вспомнят и осторожно переберут. Как девчонками росли, как невестились, как подруги замуж выходили, и по каким таким свычаям-обычаям жилось прежде в родном краю.
Картошку парни поднимали из уличной ямы, что находилась под крытым навесом в деннике для скота. Надо было откидать снег, открыть верхнее творило, да выбрать тугую сенную набивь над нижней западней.
Прасковья в амбар бегала, подошла к парням, достала из мешка чуть влажную картофелину.
— А, едреная… Вроде хорошо зимовала. Гнилых нет?
— Не попадало, — порадовал Степан.
— Сразу и на еду корзину унесите. А ту картошку, что в дому, в подполье, будешь, сынок, варить свинье. Поизросла она вся.
Прасковья спешила. Забегала между домом и телегой, несла то туес сметаны, то горшок топленого масла, то муку… С картошкой, с печеным хлебом, а к тому еще и сена на кормлю Ластовке добавили — хороший возок увязал Степан.
Выехали со двора не мешкая. Степан провожал мать. По тракту на седьмом километре от кордона маленький мосток осенью нарушился, бревнышки заговорили. Вот он, Степан, и понадобится с топором да с железными скобами. Доедет до того мостка, закрепит разболтанный настил и в обрат пешочком.
Дорога подсыхала еще только местами, колеса вязли, но выдобревшая за зиму Ластовка тянула телегу хорошо. Мать с сыном сидели на сене, спина к спине, Степан держал вожжи.
Покидывало от переднего колеса грязь на сапоги, на юбку Прасковье, да она того и не замечала. Хорошо было разом снять с себя все заботы о доме, о хозяйстве и вот просто так посматривать по сторонам — все вокруг дышало весной, теплой радостной новью. Сын перебил праздные мысли матери:
— Ты, мам, очень-то не задерживайся у тетки, — попросил Степан. — Мне в военкомат надо, да и еще одну поездку намечаю.
ebooksa