— А може, ему за это заплачено?
— Когда конец-край той войне?
— Хоть бы замирение вышло.
— Слыхать, будто Ленин дал приказ… Чтоб каждого второго красноармейца на два месяца в отпуск… домой, значит…
— Раздвигай, брат, шагалки. Чего захотел!
— Ленин пишет одно, а командиры скрывают.
— Известно.
В ушах Алексея все время звенел отчаянный крик кавалеристов: «Хрола унесло, пропал Хрол!» Он не мог представить себе, что больше не увидит этого никогда не унывавшего человека, так доверчиво вручившего свою судьбу «товарищам партейным», которые, по-человечески отнесшись к его малодушию тогда, в теплушке, приняли его в свой круг и помогли вновь стать на верную дорогу. «Да, — подумал с горечью Алексей, — не видать уж бывшему царскому кучеру ни четвертинки, ни своих китайских гусей, о которых он так горевал, беседуя часто со своим закадычным другом Селиверстом Чмелем…»
Булат собрал вокруг себя коммунистов и комсомольцев. Едва держась на ногах от усталости и бессонницы, он, стараясь быть бодрым и подтянутым, потребовал от них:
— Товарищи! Будьте все время с людьми, с разъездами, с дозорами. Занимайте бойцов. Разбивайте недовольство. Объясните положение. Не спать и не давать спать бойцам. Это самый тяжелый экзамен. Учтите — опять идет провокация об отпусках. Деникин старается. Мы не падали духом, когда откатывались к Москве. А теперь это был бы позор! Не мы бежим, бежит Деникин. Не он наступает, наступаем мы…
Алексей снова и снова вспоминал Марию Коваль. Она ему представлялась вся в белом, гладко причесанная, слегка пахнущая йодом. И лазарет, из которого она писала ему, казался в этот момент несбыточным раем, теплым, уютным, гостеприимным уголком.
Вихри снежного песка больно секли по лицу и рукам, разрушая мечты о Марии, лазарете и теплом уголке, о котором в этой обстановке грешно было думать. Кругом враги, буря, ночь, неизвестность и казавшаяся безвыходной тяжелая действительность. Алексею было больно за людей, застигнутых бураном в чистом поле. Чем их встретит завтрашний день?
Бойцы грелись, устроив «тесную бабу». Хватали один другого за пояски, боролись, стараясь разогнать застывшую кровь. Парусов, не уединяясь, как он это делал обычно, стоял тут же, наблюдая за шумной возней кавалеристов.
Мика Штольц, льнувший всегда к своему эскадронному, дуя в застывшие кулачки, сейчас смотрел на Парусова, словно ждал, что вот-вот отчим прижмет его к себе, пригреет…
Подошел Дындик. Громко, не опасаясь, что услышит командир, стал жаловаться:
— Где же глаза командира-начальника? Хоть бы разжились — достали проводника. Ну, мы ошибаемся, так мы же темнота — неученые. А то их благородие, господин…
— Брось, Петро, демагогию! — резко оборвал моряка Алексей.
— Мне за моих людей больно, пойми, товарищ политком!
Ромашка, кутаясь в атаманскую поддевку, ходил вокруг эскадрона и, нашептывая, отсчитывал количество сделанных им шагов.
Селиверст Чмель, словно очумев, бился головой о крыло седла и со стоном все приговаривал:
ebooksa