— Ах ты, бедный мой Хролушка, Хролушка, Хрол!
Дындик, приумолкнув после строгого замечания политкома, отошел в сторону, где дремал его конь. Затем достал из вьюка трофейный полушубок, предложил его озябшему командиру. Парусов, поблагодарив моряка и поколебавшись несколько мгновений, накинул дубленку на плечи пасынка. Чувствуя какую-то неловкость, тронулся с места и пошел в обход бивака.
В одной из групп Кнафт уговаривал кубанца одолжить ему «на полчасика» бурку. Казак незлобно выругался:
— Адъютант, ты слышал поговорку — «отдай бурку дяде, а сам проси Христа ради…».
Неслышно, прихрамывая, подошел к Алексею Слива.
— Ребята волнением тронуты. Как бы не вышло перемены характера, — кивнул он в сторону командира полка.
— Мне, Слива, веришь? Ребята верят?
— Как отцу родному.
— Тогда ступай, успокой их. Хотя пойдем вместе…
Твердохлеб шутил, не отходя ни на шаг от своих людей:
— Эх, и положеньице-то, некуда даже приткнуться на период сугубого времени.
В одной из затихших кучек Пузырь, усиленно выбивая кресалом огонь из кремня, сокрушался, ни к кому, собственно говоря, не обращаясь:
— Жаль, уплыла вместе с Хролом такая роба! Не смикитил я процыганить мою милистиновую дерюгу на его справу. Мне была бы в аккурат его драгунская шинелька! Катеарически!
— Заткнись, халда! — вскипел Чмель. — За-ради бога, не прикасайся памяти моего кореша!
Буря не стихала. Не уставая, носился по полю снег. Группы растворились во мраке.
Прошло еще два часа.
Из тьмы донеслись голоса:
— Где комиссар полка?
— Где политком?
— Где товарищ Булат?