— Вот сволочи, изнутри подрывают, — вскипел Твердохлеб. — Трясця им в печинку.
— Может, мы тут из-за него застряли под Перекопом? — высказал предположение Полтавчук.
— Из-за кого же еще! — ответил Боровой.
— Теперь понятно, почему отвели эстонский полк от Хорлов, — добавил Полтавчук. — Очистили берег для белых. И зря Истомин старался. Все одно червонные казаки искрошили десант не под Хорлами, так под Преображенкой.
В комнату в сопровождении бойца вошла Парусова. С напыщенной важностью обратилась к Боровому:
— Это позор для Красной Армии… Жену бригадного — и вышвыривать, как… как… Я даже не найду подходящего слова. И еще отправляют под конвоем…
— Время идет, — отрубил твердо комиссар. — У вас осталось двенадцать часов…
Раскрылась дверь. Показалась рыжая кубанка. Ее владелец в нерешительности остановился на пороге.
— Сюда, сюда, вы не ошиблись, — крикнул в дверь Булат.
— Да, да, заходите, — позвал Медуна Боровой.
Грета Ивановна, заметив бывшего комиссара, надменно сощурив глаза, обратилась к нему:
— Может, в-вы заступитесь за меня?
Медун повернулся к ней спиной.
— Это безобразие! Издеваться, оскорблять женщину! Я буду жаловаться лично заместителю начальника штаба армии. Истомин это так не оставит…
— Поздно, — успокоил ее Дындик. — Душа их высокоблагородия уже плывет по океану-небу, а в кильватер ей скоро потянутся и иные…
Лицо Парусовой покрылось пунцовыми пятнами. Алексей уставился на нее горящим, ненавидящим взглядом.
— Пепел всех убитых под Яругой стучит в наши сердца. Вспомните об этом, Грета Ивановна, когда вам придется держать ответ.
Ромашка, шатаясь, подошел вплотную к Парусовой.
— Как я заблуждался! Я думал, что кровь позволено проливать лишь в открытом бою. Нет, прав был Емельян Пугачев, когда виселицами и топором очищал нашу землю от дворянской скверны.
Дындик, провожая Парусову до порога, запел: