Уезжая, тетка всех приглашала к себе в гости. Беня Фунт, которого ради этого случая специально вызвали из местечка, чуть руки не оторвал, грузя в тарантас чемоданы и корзины с яйцами, маслом, сушеными грибами.
Тетка Акулина потом еще два раза — с дядькой и без него — приезжала в деревню. Ее хорошо принимали, угощали, хотя и не так пышно, как в первый раз.
Наконец настала и наша очередь ехать в Чернигов. Конечно, не просто в гости. Мы стали жить так, что было не до гостей. Братья и сестры подрастали, ходили в школу, с каждым годом требуя все больше харчей, одежды, обуви. С питанием было проще. Картошка в хате все-таки не переводилась. Она неплохо родилась на лесных сероземах, выручая не только нашу семью. Но бывали и такие месяцы, что, кроме картошки и огурцов, мы больше ничего не видели. Как я завидовал тем из своих друзей, чьи отцы иногда приносили из магазина, из Алексеевичей, по килограмму серебристой камсы или порыжевших, залежавшихся селедок! Мой отец редко доставал такие лакомства, сберегая копейку на более серьезные вещи. Да и трудно было накормить килограммом селедок нашу большую семью. Иной раз я просто ненавидел своих младших братьев и сестер за то, что их так много и они много едят.
У нашего соседа Ничипора Кулиды, который, как и мой отец, работал в местечке, детей было двое — сын Кирилл и дочь Надя, и поэтому их семья жила гораздо лучше, чем наша. Кирилл приносил в школу то воблу, то моченое яблоко, то кусок хлеба, намазанный самым настоящим маслом, а я не всегда имел даже ржаную краюху в своей полотняной, покрашенной в черный цвет сумке. Не возьмешь же в школу вареную картошку!..
Лучше или горше, но мы жили. Коноплю, рожь на своем приусадебном участке мы перестали сеять вообще, занимая всю площадь картошкой и загончиками ячменя и проса. Свояк Атрахим работал лесником, и это приносило нашей семье определенную выгоду. Благодаря Атрахиму довольно большую делянку в лесу — верстах в восьми от деревни — мы тайком от других тоже засаживали картофелем.
Одним словом, жизнь вошла в такую колею, что кросна в нашей хате постепенно совсем извелись. Но я еще помню, как мать сновала их на двенадцать губок, обматывая нитками все стены, стуча набилками и бердами всю зиму.
Я любил то время, когда мать отбеливала полотна. Их расстилали на росистом лугу или на отаве, и по длинной полотняной дорожке можно было бегать во всю прыть, не боясь проколоть на стерне ноги.
Из этого полотна осенью и зимой мать шила нам рубахи и штаны.
Но лен на трудодни не давали, и полотна не стало. Надо было все покупать в лавке. Вот почему в таком заманчивом виде предстал перед нашей семьей образ тетки Акулины, которая по-прежнему жила в Чернигове, хотя к нам уже давненько не приезжала. В школу ходили два хлопца и две девочки, и им нужны были ботинки, штаны, платья. Для этого отец и копил деньги. На сельские магазины, в которых иногда продавали миткаль и молескин, рассчитывать не приходилось: там в такие дни стояли огромнейшие очереди.
Почти целый год шло обсуждение поездки к тетке Акулине. Мать собрала немного масла, насыпала в мешочек сушеных грибов, ягод, тыквенных семечек. Это были бесплатные дары для тетки, а на покупку одежды мы хотели занять у нее денег. Денег, несмотря на отцовскую бережливость, у нас было очень мало. Половину из них нужно было отдать за билеты, так как отец решил взять в Чернигов и меня.
Задача состояла в том, чтобы одолжить сотен шесть у тетки Акулины и купить ткань, одежду и ботинки.
В последние дни перед поездкой отец вдруг заколебался. Акулина приходилась родственницей по линии матери, и на этой почве в семье возникла ссора.
— Не верю, что она одолжит денег! — кричал отец. — Три раза приезжала, столько добра ей дали, хоть бы посылочку в ответ… Живет без детей. Льда у нее зимой не выпросишь…
Мать колебалась. Не могла она поверить, чтобы тетка Акулина, родная кровь и семейная гордость, не помогла нам в трудную минуту. Отец, однако, смотрел на жизнь более трезво.
Из Алексеевичей в Чернигове тоже жил человек, не приходившийся нам родственником, но с которым отец вместе когда-то призывался в армию. В тот же вечер отец сходил в Алексеевичи и взял адрес Макара Кривоножки — так звали его знакомого.
И вот мы поехали. Боже мой, сколько впечатлений, волнений, незабываемых воспоминаний дала мне эта поездка! И сегодня, хотя минуло с того времени много лет, я до мелочей помню, как брали мы в железнодорожной кассе билет и садились в вагон, как ехал с нами в купе старый, морщинистый гармонист с деревянной ногой, игравший всю дорогу на ободранной гармони вальс «На сопках Маньчжурии», как проносились мимо окон вагона телеграфные столбы, разъезды, такие же, как и у нас, березняки и ельники. Я даже немного разочаровался: в вагоне и на станциях суетились такие же, как и в нашей деревне, люди, и ничего необычного я не заметил в их облике.
Чернигов открылся перед нами белокаменными высокими зданиями, бесконечными садами и парками, подернутыми первой осенней позолотой. Грохот, железный лязг, гудки автомобилей меня сразу оглушили. Мы приехали утром, могли бы сразу отправиться к тетке Акулине, но отец понимал, видимо, что значит для меня приезд в город. Он хотел, чтобы город мне понравился. Поэтому, хотя денег у нас было мало, отец отвел меня в столовую, заказал себе и мне по борщу и котлете, купил аж три бутылки ситро.
Отец как в воду смотрел: тетка Акулина встретила нас так, что хуже не придумаешь. Как только мы со своим неуклюжим деревянным чемоданом переступили порог ее выкрашенного в желтый цвет, под железной крышей дома, свет для нас померк. Мало сказать, что тетка приняла нас негостеприимно. Она смотрела на нас, как на врагов: поджала губы, надулась и, посадив на табуретки в застекленной веранде, даже не поинтересовавшись здоровьем матери и других наших родственников, зло гремела посудой на кухне.
Отец растерялся, как ребенок. Побледнел, слова не мог произнести.
Наконец, что-то пробормотав, он выбежал за дверь. Я остался один.
ebooksa