Через час тетка стала немного ласковее. Дала мне кружку компота и разрешила погулять по саду. Сад был такой же большой, как и дом с белыми наличниками, на деревьях еще висели антоновки и огромные груши, которых в своей деревне я никогда не видел. Но мне было не до яблок и не до любования красивым теткиным домом, наверное, из десяти комнат. Меня душили слезы. Первый раз в жизни видел я такую злую неблагодарность. Мы так искренне встречали тетку Акулину и так старались ей угодить. Почему же она все это забыла? Чем мы перед ней провинились?.. Ответа на эти вопросы, вставшие сами собой, я не находил.
К вечеру тетка немного опомнилась. Пришел с работы ее чернолицый муж, они о чем-то пошептались, и к тому времени, когда вернулся отец, стол на кухне был застлан белой скатертью, на нем появились кое-какие закуски и выпивка. Отец был, однако, неразговорчив, пил и ел мало.
Спать нам постелили в темной комнате: отцу на скрипящей деревянной кровати, мне — на кушетке.
О том, чтобы попросить взаймы денег, отец даже не заикнулся.
Назавтра мы встали на рассвете, когда тетка с дядькой еще храпели на своих пуховиках. Даже не умывшись, вышли во двор, затем на улицу.
— Не горюй, сын, — незнакомым, срывающимся голосом сказал отец. — Еще не перевелись на свете добрые люди. Макар Кривоножка обещал выручить. Сам займет денег и нам даст…
Мы заняли с отцом очередь возле магазина вдоль засаженной деревьями улицы и часа через три, когда город пробудился и загремел во всю мощь, достали на двоих десять метров красивого, в белую крапинку, миткаля и еще десять крепкого черного молескина.
В другой раз отец стал в очередь один — денег на двоих все равно не хватало.
В полдень с внушительными свертками под мышками мы пошли к тетке Акулине. Отец был веселый: тридцать метров миткаля и молескина — не шутка. Если бы еще купить пары три ботинок да хоть бы два ватника, то можно смело ехать домой.
Но нас поджидала неожиданность: теткин дом был заперт. Мы просидели долго — часа два, но никто не появлялся. В руках у отца вдруг оказался согнутый гвоздь, он им ковырнул раза два в замочной скважине, и дверь открылась. Отец выставил на стол банки с маслом, мешочки с грибами и ягодами. Улыбнувшись, достал из кармана кошелек и положил на стол скомканную десятку.
— Пускай пользуются, нэпманы проклятые…
Тем же согнутым гвоздем отец запер дверь, и мы пошли ночевать к Макару Кривоножке.
ВАСИЛЬКИ ВО РЖИ
Песчаная, слегка холмистая долина вся застлана зеленой скатертью июньской ржи. Один клин начинается от железной дороги-одноколейки и тянется почти до деревеньки, чьи разбросанные хатки виднеются вдали. Ни деревца в той деревеньке, ни единого кустика. Узнать местность можно только по железной дороге да по этой деревеньке, которая и тогда, в декабре сорок третьего года, стояла посреди голого поля. Возле нее чернел небольшой могильный курган с несколькими соснами и старой скрипучей березой, украшенной аистовым гнездом. Но ни березы, ни сосен издали не видно.
Охваченный смутно-радостным чувством угадывания, воспоминаний и еще чего-то, чему не так легко найти название, Володя Шпачек, корреспондент областной газеты, спрыгнул с поезда, немного отошел от насыпи и медленно побрел во ржи. Он был здесь только в войну — неделю в в декабре и неделю в январе, пока его не ранило, и никогда — потом, но все равно в общем рисунке местности, в ее настроении есть что-то пронзительно знакомое.
Впрочем, это почти родина. В сорока километрах к югу лежит Володино местечко, где он родился, учился в школе, а позже, когда пришли немцы, участвовал в некоторых партизанских делах.
Потом была армия.
Так случилось, что первый Володин фронт пролегал недалеко от родительской хаты. После прихода наших их, восемнадцатилетних местечковых хлопцев, независимо от того, был кто в партизанах или не был, мобилизовали. Запасной полк располагался в большом селе Кобылятичи, где даже жили далекие Володины родственники. За две недели, пока он ползал по-пластунски и долбил замерзший грунт, в Кобылятичи два раза приходила мать — приносила хлеба, сухарей, махорки; он уже тогда начал курить.
ebooksa