— Люди множатся меж тем, а земля одна, — осторожно возражает Кукса. — Все жить хотят. Несознательность…
Петро искоса взглядывает на Куксу, моргает красными от недосыпания глазами.
— Коли ты такой сознательный, так скажи, как мне робить вместе с лодырем?.. Я затемно встану, до снеданья наработаюсь, аж поясницу ломит, а он только к полудню глаза продерет. А получать хочет то же, что и я. Так что — мне делиться с ним? Пуд — мне, пуд, дорогой, — тебе, пусть твои дети сытые будут. Спи, зевай, доля у нас равная…
Солнце начинает пригревать. Над лошадьми надоедливо звенят оводы. Опять идет поезд, но теперь порожняком, с противоположной стороны, и Кукса, выворачивая пятки лаптей в песке, догоняет своего коня.
Петро сломал ветку отгонять оводов.
Железные колеса грохочут по рельсам весело и часто — под обыкновенными вагонами, глухо, тяжело — под пульмановскими. Непривычная, даже ушам больно, стоит после поезда тишина.
— Человек, однако же, придумает, — весело говорит, вернувшись к мужикам, Кукса. — Хоть бы этот паровоз. Паром двигается. Как это поверить, что паром? Пар тот легкий, как дым. В горсть не ухватишь. Однако же сила. Ишь, как мчится!..
Петро злобно сопит:
— С машины сыт не будешь.
— Черт его ведает, может, и так. Только на чугунке этой разные робят. И ленивые и усердные. Как ты говоришь, хозяева. Кажись, и сварятся не очень. Один сто рублей имеет, другой — пятьдесят. Робят кто что умеет.
— Лодыри туда подались, — стоит на своем Петро, — кто легкого хлеба хочет. День робит, день спит. На земле не поспишь. Коли хочешь жить, так каждый день встань до света.
— Так и Тимохов сын — лодырь? Он же на станции робит. Дровокладом или кем там? Скажи, Тимох?
— Лодырьё. — Воловик сердито сплевывает. — Бич. Когда со мной жил, не отделился еще, вовек скотине сена дать не встал. Ждал, покуда батька встанет. Такое теперь время наступило. Робить люди не хотят…
— А может, так и надо. Вот ты, Петро, день и ночь надрываешься, баб своих позагонял, а как живешь? Светишь голым задом, как и я. Такие же постолы носишь. Что ты видишь хорошего?..
— Зато я хозяин. Есть у меня хлеб и к хлебу. Постолы не срам…
Уже лес близко. Дорога пошла потверже. Кони веселей зашагали. На возу у баб свой разговор.
— Полечилась бы ты! — кричит глухой Синклете в самое ухо Настя. — В Залужье, говорят, знахарь живет. Все лечит. Святой человек. Берет недорого.
— Какой человек? — кричит в ответ Синклета.
— Святой, говорю. Лечит травами и водой. Недорого берет.
— Никто ее не вылечит. — Петрова Синклета сидит, поджав под себя ноги, на самом передке, держит вожжи. — Такая она уродилась. Год от году хуже. Раньше только малость глуховата была, а теперь вовсе не слышит. Позапрошлый год были и у доктора, как в Мозырь ездили. Сказал — не поправится…
ebooksa