На следующий день первым уроком было литературное чтение. Агриппина Ивановна засыпала класс пригоршнями вопросов, потом велела составить подробный план какого-то отрывка. Я тихонько вытащил свое стихотворение и, положив его между страничками учебника, стал перечитывать. Должно быть, я очень увлекся, потому что совсем не слыхал, как ко мне подошла Агриппина Ивановна.
— Так вот какой план вы составляете, — сказала она и взяла из моих рук учебник.
Я обмер. Кровь прилила к моему лицу, в ушах стучало, а руки и ноги одеревенели. Учительница между тем отошла от парты и пробежала глазами мое произведение. На ее губах заиграла какая-то гадкая улыбка.
— Отдайте книгу! — встав с места, потребовал я.
В моем голосе, должно быть, звучала решимость и угроза, учительница, как мне показалось, испуганно взглянула на меня.
— Возьмите, — проговорила она. — Ваше поведение обсудим на классном собрании. Стыдно на уроке заниматься такими делами.
Агриппина Ивановна не решилась прочитать мое стихотворение всему классу, но я не сомневался, что она раззвонит обо всем в учительской. Белый свет для меня померк. Я не знал, как теперь буду смотреть в глаза учителям, как мне жить дальше. Я, кажется, отдал бы отрубить себе руку или ногу, лишь бы сохранилась моя тайна.
Несколько дней я не находил себе места. Мне казалось, что все учителя смотрят на меня с затаенной насмешкой, и каждую минуту ожидал разговора о моих стихах. Мне было так больно и стыдно, что не хотелось даже жить. Появилось желание уснуть года на два и проснуться, когда все забудут об этой истории.
Дома я кричал на своих меньших братьев, огрызался на просьбы матери, бесился от каждого безобидного слова. Пека, наоборот, ходил, опустив голову, тихий и грустный, как никогда, и думал какую-то свою тяжелую думу. Но мне в эти дни было не до Пеки, я жил своим горем.
И вот однажды случилось неожиданное. Я пришел вечером в хату и со злостью швырнул книги в угол. Мать поставила мне на стол еду. Аппетита у меня не было и, болтнув ложкой раз или два, я молча отставил тарелку в сторону. Занятый своими мыслями, я не заметил, что в хате стоит мертвая, настороженная тишина, и, не раздеваясь, прилег на диван. В эту минуту поднялся отец. Спокойно сняв с гвоздя ременную подпругу, он подошел к дивану и стал меня безжалостно хлестать.
— Не бузи, — приговаривал он. — Не надувай губы, ешь, что поставили.
На печи захныкали мои братья Василь, Филипп и самый младший — Кузя. Стиснув зубы, я молчал. Наконец позорная экзекуция кончилась. Я встал и пошел к двери.
— Это тебе за прошлую неделю, — сказал мне отец вслед. — Заработаешь еще — получишь в следующую субботу. Пеку отучили, отучу и я тебя. Видел, ходит поджавши хвост.
Меня душили слезы, но совсем не от боли. Мне было стыдно самого себя. Хотелось провалиться сквозь землю, сбежать куда-нибудь на край света. Я открыл сарай, влез на сеновал, лег на сено, и меня охватили невеселые думы. Мое достоинство было унижено самым позорным образом. Я умел решать самые трудные задачи с простыми и десятичными дробями, почти не делал ошибок в диктантах, мог показать на карте любую реку, озеро или море земного шара, а меня выпороли, как глупого щенка. Холодная боль сжимала мое сердце, когда я вспоминал Лину. Что она подумает, если узнает, что меня учат жить ременной подпругой?
В сарай пришла мать. Она чувствовала, что у меня тяжело на душе, и хотела меня утешить.
— Иди в хату, — ласково сказала она. — А то еще простудишься. Это все Рашель. Сказала, что в школе плохо ведешь себя, а Пека стал теперь как шелковый.
Я был благодарен матери, но горькая обида на отца еще кипела в моем сердце. И раньше случалось, что отец или мать давали мне шлепка. Но то было под горячую руку и за какой-нибудь поступок, когда я сам чувствовал себя виноватым. Такое забывалось сразу. А теперь он отхлестал меня без всякой вины, думая, что я стану от этого лучше. Да и не маленький я, чтобы учить меня подпругой. Нашел кого слушать — Рашель.
— Принеси мне кожух, — попросил я мать. — Буду ночевать здесь.
Утром пришел утешать меня Пека. Минуту он сидел молча, потом зашептал:
— Я тебе помогу, если хочешь. Только ты молчи. Я собрал уже тридцать четыре рубля, на билет хватит, но можно поехать и без билета. На заводе скажем, что нам по шестнадцать лет, и нас примут. Я думаю ехать послезавтра. Рашели как раз не будет дома.
ebooksa