На первомайской и октябрьской демонстрациях Петрусь нес знамя нашей десятилетки, от имени учащихся он выступал с трибуны перед всем местечком. Там, на трибуне, он стоял рядом с секретарем райкома, председателем райисполкома и директором лесопильного завода. Потруся нисколько не пугало, что на него глядят сотни любопытных, пытливых глаз. Друг смело держал свою звонкую речь и всегда в награду получал самые дружные аплодисменты. Ни Гриша Паяльник, ни я, ни тем более Микола Заболоцкий о таком не могли и мечтать.
И еще одна маленькая деталь, без которой портрет Петруся, кажется, будет неполным. В нашем местечке было три библиотеки, и мой товарищ записался в каждую из них. Он много читал, даже очень много. Просто трудно представить, когда он успевал готовиться к урокам, к многочисленным докладам, диспутам и одновременно столько читать. Петрусь составлял подробный конспект прочитанных книг. Я не раз держал этот конспект в руках — толстенную самодельную тетрадь в твердом переплете. В ней было записано, если не ошибаюсь, пятьсот или шестьсот названий разных книг. Не знаю почему, но этот конспект мне не нравился. Хочу быть искренним: я не завидовал Петрусю, хотя сам прочитал значительно меньше, чем он. Мой товарищ записывал в свою толстую тетрадь краткое содержание каждой книги, подчеркивая красной чертой самое главное. Вот это подчеркивание мне, может быть, и не нравилось. Сам я не очень твердо помнил героев тех книг, которые удавалось прочитать, забывал иной раз даже имя автора. Но из каждой хорошей книги мне что-то запоминалось. И то, что я помнил, иной раз было даже трудно выразить словами, — это было только чувство, владевшее мной во время чтения книги. О своих же чувствах Петрусь никогда не писал в толстой тетради с твердым картонным переплетом.
Мы, друзья Петруся, почти каждый день бывали в доме Тимошенки. Их хата стояла недалеко от моей — обычная деревенская хата, выстроенная уже в советское время, поэтому просторная и приветливая. За Петрусевым огородом начинался луг, а дальше — сосновый бор, самое любимое место нашего детства. В лес мы ходили по ягоды и по грибы. Когда еще не было грибов, часто блуждали по лесу просто так — гоняли белок и бросались сосновыми шишками.
Отец Петруся работал в колхозе старшим конюхом, и жили Тимошенки хорошо, несмотря на то, что у них была большая семья и едоков хватало. Как сейчас вижу Игната Денисовича, отца Петруся. Он был крепкий, рослый и имел необычайно веселый характер. Старый Тимошенко очень гордился своим Петрусем.
— В кого он пошел, просто ума не приложу, — говорил он про сына. — Сдается, в нашей родне никого такого головастого не было. Может, в дядьку Кузьму удался: тот еще при царе выбился в волостные писаря. Башковитый был человек.
Про царского писаря дядьку Кузьму Петрусь слушать не хотел и всегда перебивал рассказ отца.
Мы любили ходить к Тимошенкам. В их хате всегда царил веселый шум, и скучать там не приходилось. Петрусь был действительно исключением в своей семье. Он знал одно: книги и свои общественные обязанности, которых у него было много.
Почему-то вспоминается один случай. Как-то вечером в воскресный зимний день мы с Гришей сидели в хате Петруся и играли в шашки. Петрусь, зарывшись в газеты и журналы, писал доклад: намечался какой-то очередной диспут. В хату неожиданно зашел Игнат Денисович и в нерешительности остановился у стола.
— Пароконку я взял, еле упросил председателя, — каким-то виноватым голосом сказал он. — Может, ты немного пособил бы, Петя. Сено совсем кончилось, корова стены грызет.
Ехать за сеном Петрусь согласился. Но он захватил с собой книгу.
— Для чего она тебе? — удивился отец.
— Буду читать по дороге. Завтра же диспут…
Если говорить правду, я немного завидовал Петрусю: отец не только любил его, но и уважал. По вечерам на лавочке возле хаты Петруся часто собирались мужчины, и Игнат Денисович рассказывал про сына. Глаза его сияли при этом неподдельной отцовской гордостью. Старый кузнец Вавила, который жил неподалеку от нас и дети которого давно поразлетелись из родного гнезда, пересиливая натужный кашель, в такие минуты говорил:
— Дети детьми и останутся, у них своя дорога. За них душой болеешь, кормишь, а как подрастут, отец больше не нужен. Напишет письмо, и за то спасибо. Теперешние дети на родителей не смотрят и такой жизни, как была наша, не хотят…
Отец Петруся не соглашался со старым Вавилой. Он именно тем и гордился, что его Петрусь не похож на него самого. Не раз приходилось слышать, как, шутя, намечал он жизненный путь своих детей.
— Алеше я передам свои вожжи и кнут, — подмигивая, говорил Игнат Денисович. — До науки он не шибко способный, да конюху лишняя наука и не требуется. Знай себе «тпру» да «но» — и хватит…
— Я на шофера выучусь, — заявлял обиженный Алеша. — Ваших лошадей скоро совсем не будет, одни машины останутся…
— В шоферы тебя не примут, — поддразнивал меньшого сына отец. — Чтобы шофером стать, нужно хотя бы семилетку кончить. А ты разве ее окончишь? В третьем классе два года сидел, в четвертом опять второгодник. До седых волос, может, и кончишь семь классов. Петрусь только на три года старше тебя, а уже, видишь, в девятом…
Обиженный Алеша, шмыгая носом, отходил в сторону. Он не раз получал такие проборки от отца, но его успехи в учебе от этого не становились большими. В том, что шоферу обязательно нужно окончить семь классов, младший брат Петруся, видимо, сильно сомневался и на науку не особенно налегал.
Янке и Стасе, которые ходили во второй класс и своих симпатий к будущим профессиям еще целиком не выявили, Игнат Денисович также предусмотрел место в жизни.
ebooksa