— Куда ты поедешь? — испуганно спросил я.
Мне было известно о намерении Пеки, но я связывал его планы бегства с далеким будущим. Теперь это будущее придвинулось вплотную, и мне стало страшно.
— В город поеду, — решительно шептал Пека. — Поступлю учеником на завод, я рослый, примут. Ты можешь потом приехать, если боишься. Я тебе письмо пришлю.
— Пропадешь ты, — уговаривал я товарища, страшась его решительности.
— Не пропаду, не маленький. Там меня никто не будет бить, называть дармоедом. А ты согласен?
— Надо еще подумать, Пека, — пытался я уговорить товарища. — Сдадим экзамены, тогда посмотрим.
— Нечего смотреть, — зло отрезал Пека. — Не хочешь, не нужно. Только держи язык за зубами.
Он ушел, а я лежал на сеновале и думал о его словах. Два раза, осторожно открывая дверь, заходила мать и звала меня завтракать. Наконец пришел отец.
— Не сердись, — сказал он мне каким-то ломким, незнакомым голосом. — Смотри ты, какой пан стал. Пальцем нельзя тронуть. Отец же тебе не враг. Меня, брат, не так лозой угощали.
Я уже не сердился. Мое горе было маленьким, пустяковым в сравнении с горем, какое выпало на долю Пеки. У него ведь не просили прощения ни длинная Рашель, ни толстый Семен Борисович, хотя обижали почти каждый день. Сколько должно было накопиться в его душе обиды, если он решился бежать неизвестно куда!
Я пришел в школу и чувствовал, нужно что-то делать, но не знал что. Пека был уже в классе и продавал книги, которые прежде очень берег. На правой руке друга я увидел компас.
Теперь я уже знал, что делать, и незаметно для Пеки вышел из класса. К директору в учительскую мне идти не хотелось. Там была Рашель, и она могла помешать делу. Я пошел в районо к Григорию Константиновичу, и решил все рассказать ему.
Мне пришлось долго блуждать по коридорам двухэтажного здания райисполкома, пока попал в нужный кабинет. На уроки я уже опоздал, но это меня нисколько не волновало. У Григория Константиновича было много народу. Я попросил девушку, сидевшую за столом в передней комнате, позвать заведующего. Она не соглашалась, тогда я сел на стул и стал ждать. Наконец Григорий Константинович вышел из своего кабинета.
— А ты чего здесь? — удивился он. — В школе ведь уроки.
— Пека завтра убежит, — сказал я. — Над ним издеваются.
— Какой Пека? — не понял Григорий Константинович. — Кто издевается?
— Ну, Петро Матюшенко. Он у вас лучше всех диктанты писал.
Волнуясь и потому сбиваясь и путаясь, я начал рассказывать все, что знал о жизни Пеки. Григорий Константинович нахмурился, а девушка, которая раньше не хотела меня слушать, даже раскрыла рот от удивления.
— Ну молодец, что пришел, — похвалил Григорий Константинович. — Только нужно было раньше. Я и сам заметил что-то нездоровое. Думал, переломный возраст, бывают, брат, в наших молодых душах целые революции. Вот тебе и возраст! Ну, иди в школу.
С этого времени и загорелось. Я вернулся в школу только на третий урок. Не успел прийти как следует в себя, Пеку вызвали в учительскую.