Петрусь уже сделал свой выбор. Он собирался поступать только в университет, на исторический факультет. Он любил оперировать философскими категориями, тасуя целые столетия и эпохи, словно ловкий игрок колоду карт. Я чувствовал, что Петрусь избрал свой путь правильно. Его натура не мирилась с мелким, обычным, будничным, он всегда рассуждал так, словно от него одного зависела судьба человечества.
Гриша Паяльник решил пойти в политехнический институт. Его склонность к технике проявилась полностью. Молчаливый по натуре, он мог целый день ковыряться в механизме часов или перекладывать с места на место разные гаечки и винтики. Микола Заболоцкий хитрил и никогда не говорил, куда он думает податься.
Мои симпатии к будущей профессии еще не совсем определились. Иной раз мне хотелось учиться на лесничего, сажать сосны и березы, слушать пение звонких лесных птиц. На другой день я уже отдавал предпочтение скитальческим занятиям геологов, и они мне казались самыми значительными людьми на земле. Эта противоречивость рождала в душе мучительное беспокойство, — вот почему я никогда не делился своими планами будущей учебы.
В тот памятный день мы пошли с Петрусем на базар. Почему именно на базар, я не могу сказать определенно даже сегодня. Покупать мы ничего не собирались, поросята, кадки, глиняные горшки, которыми торговали там в воскресный день, нас совсем не интересовали. Просто, должно быть, хотелось потолкаться среди людей, послушать певучую деревенскую речь, от которой мы начинали уже понемногу отвыкать за девять лет учения в школе. Позже мы собирались навестить Гришу Паяльника, жившего возле станции.
На базаре мы остановились возле лирника. Слепой старик крутил ручку своего немудреного инструмента и под однообразный аккомпанемент лиры неожиданно звонким молодым голосом пел старинную песню. Помню, что эта песня была совсем не печальной. Вокруг старика собралась толпа. В его шапку с твердым «николаевским» козырьком растроганные женщины время от времени бросали медяки и гривенники, какой-то военный, наклонившись, осторожно положил скомканную в потных руках пятерку, а слепой в распахнутой серой свитке, не обращая внимания на эти щедрые дары, вертел ручку своей лиры и пел на диво красивым голосом…
И вдруг многоголосый базар онемел. Из репродуктора, подвешенного на высоком столбе, стоявшем посреди пыльной площади, послышались необычные по своей суровости и тяжести слова. Не все еще поняли до конца смысл этих слов, но оцепенение в какие-нибудь считанные секунды охватило всю широкую площадь. И только тягучие звуки лиры и звонкий голос слепого музыканта еще несколько мгновений царили над притихшей толпой. Но скоро и они стихли.
А из репродуктора на головы людей падали тяжелые, будто камни, слова…
Мы с Петрусем стояли рядом и затаив дыхание слушали радио. В моей голове не было никаких мыслей. Только где-то в глубине души нарастало тревожное, неосознанное чувство. Лицо моего друга было сосредоточенным и суровым. Казалось, с надрывом запричитала женщина. На другом конце площади отозвалась другая, и толпа зашевелилась. Я видел, как молодой лейтенант вдруг начал ощупывать нагрудные карманы и, вытащив из правого какую-то бумажку, локтями растолкал толпу и почти побежал по улице.
— Война, — сказал мне Петрусь. — Теперь фашизм будет уничтожен. Пошли в райком…
— Может, зайдем за Гришей? — предложил я.
— Некогда, — отказался Петрусь. — Да он такой теленок, пока все обдумает…
Люди расходились с базара. Женщины шли под руку с мужчинами и плакали, казалось, они хотели замедлить шаг. На самом краю площади, там, где расставили свой товар гончары, мы увидели нечто необычайное. Молодой высокий гончар, только что продававший горшки, макитры и горлачи, вытащил из телеги оглоблю и молотил ею свою глиняную продукцию.
Кто-то смеялся, кто-то хлопал будущему воину в ладоши…
Петрусь был теперь в приподнятом, возбужденном настроении. Он рисовал мне картины военных операций, высказывал смелые стратегические прогнозы, я только удивлялся: откуда он все это знает?
В райкоме комсомола стоял многоголосый шум. Небольшая комната райкома была плотно забита молодежью.
— Без паники, товарищи! — кричал секретарь, недавний бригадир тракторной бригады, с медалью «За трудовую доблесть» на лацкане пиджака. — Никаких директив пока что нет. Значкисты ПВХО — в райсовет ОСОАВИАХИМа, там организуются противохимические дружины…
Зазвонил телефон, и секретарь поднял трубку.
— Военкомат просит десять человек писать и разносить повестки, — сказал он и, заметив Петруся, приказал: — Тимошенко, набирай команду! Под твою личную ответственность…
В свою команду Петрусь, конечно, зачислил и меня. Мы, построившись по двое, двинулись в военкомат. Мы шли гордые и решительные, так как выполняли, по существу, военное задание. По дороге Петрусь шепнул мне:
— Может, упросим военкома, чтоб записал добровольцами. Скажем, что нам по семнадцать лет.
ebooksa