— Перебить бы вам эти ноги…
Проснулся бригадир Петро Будька. Он протирал заспанные глаза и недоуменно смотрел на всех.
— Кончили уже? — спросил он Марылю.
— Можете кончать то, что начали утром. Какой бригадир, такие и порядки. Один спит без просыпа, другой делает что хочет…
— Ну, ну, разошлась! Стог же обмолотили. Пообедайте, а если трактор исправный, то подмолотим еще. Никуда он не денется, твой Иван. Не побежит на чужую свадьбу, не бойся.
Ток опустел…
Иван Книга блуждал по лесу вдоль стежки, которая напрямик вела в Полыковичи. Солнце садилось за лесом. Лучи падали на вершины деревьев, заливая их золотом. Внизу, на вересковой земле, расплывались серые тени. Было тихо.
Парень то и дело наклонялся, срывая бруснику. Ягоды казались горькими. Мысли набегали одна на другую, сливаясь в какую-то горячую, шальную волну. Минутами эта волна захлестывала всего его, распирала грудь, соленым комком подступала к горлу. Тогда мутилось сознание, исчезали мысли и росло неодолимое желание бежать куда глаза глядят, в белый свет. Хотелось убежать от знакомых лиц, насмешливых глаз, от этой стежки…
Иван забрел в затишек и лег под дубком. Сухой лист, сорвавшийся с ветки, упал на землю. От устланной прошлогодней листвой земли веяло холодком. Неистовый, шальной порыв кончился, уступив место мучительной тоске. Боль как гвоздь сидела в сердце. Иван уже чувствовал, что никуда не убежит и нигде не скроется от своей тоски. Она не в этот день началась и не завтра кончится.
Откуда-то из серой лесной тишины выплыло и встало перед глазами веселое круглое лицо разъездного механика Шатилы. «Год будешь мучиться, — когда-то утешал его бывший корабельный кочегар. — Морской болезнью нужно переболеть. Плюй на все… Гуляй с другими. Быстрей тогда пройдет это…».
«Это» не проходило. Шатила просто оказался слабым пророком. Иван давно ожидал заранее известной развязки, и все же она застигла его врасплох. Она, Шура, растворилась в окружающем и заменила собой весь мир. Про нее знали и речка, и поле, и каждое дерево вот на этой стежке…
Может, Иван заснул, а может, это были только тихие грезы. Еле слышно шелестел листвой дубок, и в его шелесте звенел знакомый с детства мотив: «Тебе, Иванка, сто дорог, сто дорог, гони горе за порог, за порог…» Песню пела бабка. У нее были мягкие руки и морщинистое лицо. Мать умерла рано, и ее Иван не помнил…
Все сто дорог привели к Шуриной калитке. И горе никуда не прогонишь, если оно в тебе самом…
Иван лежал долго. Он не шевелился: в ушах звенела бабкина песня, и она звучала теперь как музыка на Шуриной свадьбе. Душу охватила жалость к самому себе. На глаза набежали слезы. И неожиданно пришла ясная, как утро летнего теплого дня, мысль: «Люблю Шуру и буду любить. Что из того, что она теперь замужем? Она ж такая только одна…»
Он встал и стряхнул с себя опавшие листья. Солнце совсем спряталось за лесом. Между деревьями растекались сумерки. И теперь Иван уже отчетливо услышал не звуки гармони и перестук бубна, а тарахтенье трактора и приглушенный гул молотилки. Острая радость охватила парня: не свадьба, а Рыгоров трактор гудел в Полыковичах. Иван бросился по стежке к деревне. Он уже видел Шуру не в подвенечном уборе за свадебным столом, а на току, возле молотилки…
Когда он выбежал из леска, в полыковичских окнах засветились первые огоньки. Трактор уже не гудел. Не обращая внимания на это, Иван мчался на ток. Там он уже никого не застал. Было только ясно, что молотили здесь до самого вечера. Возле гумна Иван наткнулся на деда-сторожа: тот дремал, накрывшись кожухом.
— Все смолотили? — с надеждой в голосе спросил Иван.
— Все, — ответил сторож. — А теперь пошли гулять на свадьбу. Только какая это свадьба: попоют, попляшут, как на вечеринке.
Дед отвернулся и накрылся кожухом с головой.
Блестели в небе тихие звездочки. На улице заливалась гармонь, слышались звонкие голоса и смех. Иван повернул назад в Астюки.
ebooksa