«Ночь светлая, — думал он по дороге. — Если молотить, то не нужна никакая „летучая мышь“…»
Звенела в Полыковичах свадьба…
НОВАЯ ХАТА
Золотыми искрами в памяти: солнечный день, распахнутые во двор ворота и целый обоз длинных возов, нагруженных смолистыми бревнами. Мы будем строить новую хату! Мать суетится, у нее раскрасневшееся лицо и счастливые глаза. Обед для возчиков она приготовила прямо во дворе, еще и теперь дымятся залитые водой черные головешки. Бревна со звоном летят с возов на землю, и вот уже огромная куча их высится среди заросшего травой двора.
Возчики уселись вокруг скатерти, разостланной на земле. Они пьют горилку, хлебают борщ и смеются. Отец вместе с ними. Мать стоит рядом, держа в руке большую ложку. Есть она не садится. Она веселая, приветливая, и я очень люблю ее такую. Я сижу на груде бревен и ем драник со шкварками. Так мы начали строить новую хату…
Мне и старая нравится. В ней два маленьких окошечка, закоптелый потолок и дырявый, но чистый пол. Откуда-то из угла часто вылезают рябые, корявые жабы с выпученными глазами и скачут по полу. Жаб я пугаю молотком. Молоток у меня всегда с собой. Я даже не представляю себе, как это можно жить без молотка.
Новую хату строили долго, и всего я не помню. Я подбирал смолистые щепки, плывшие из-под топоров плотников, и носил их под навес, где лежали дрова. Пробовал сам потесать плотничьим топором с длинным, вытянутым, как свиное рыло, лезвием, но еле удержал его в руках.
Отец часто сердится и ругается. Он упрекает мать за обед, или за то, что она где-то задержалась, или за онучи, которые она не высушила. Мать молчит. Она никогда не отзовется ни одним словом. Мне жаль мать, и в такие минуты я своего отца ненавижу.
— Вырасту, так я тебе дам, — угрожаю я ему.
— Не надо так говорить, сынок, — шепчет мне мать. — Отец устал, потому и злой. Мы же строим новую хату.
Потом мы поехали в лес за мохом. Там было хорошо и тихо. Птицы уже не пели — наступила осень. Моху надрали полную телегу. Мама напала на клюкву и начала собирать ее в подол. Отец уже запряг коня, я залез на воз, на мягкий мох, и мы ждали мать. Отец злился, что ее долго нет. Когда она подошла, он закричал, толкнул ее в грудь, и мать упала. Вся клюква рассыпалась. Я соскочил с воза и бросился на отца.
— Гад ты, черт! Я тебя убью! — закричал я на него.
Отец поехал, а мы с матерью остались в лесу. Мать плакала. Потом она успокоилась, и мы собрали рассыпанную клюкву.
— Грех говорить так на отца, — поучала меня мать. — Ведь ты его родная кровь. Он позлится и перестанет. Мы же новую хату строим. Недостатки вот, завистников и врагов сколько, он потому и сердитый. Вот поставим хату…
Складывали хату уже на следующее лето. Мне очень понравился плоский карандаш, который был в кармане у одного плотника. Сверху карандаш был красный, но писал черным, толстой полоской. Я сказал, что мне очень хочется иметь такой карандаш. Плотник обещал отдать мне его, как только кончит складывать хату. Хату к зиме сложили, но карандаш он мне так и не дал. Это было обидно. Отец все время ругался, но мать молчала. Я любил свою мать.
Крыли хату зимой. Мои сапоги прохудились, и смотреть, как кроют, я не ходил. Молоток у меня отец отобрал, он сам с ним сидел на крыше новой хаты. Когда он приходил греться, у него было красное лицо, синий нос и кусочки льда на усах. Сначала гвоздики отец рубил из колючей проволоки на обухе старого топора, воткнутого в деревянную колоду. Потом откуда-то принес в онуче много новых, настоящих гвоздей. Я попросил гвоздиков и себе, и он дал мне два. Их я сразу забил камнем-кругляком в припечек. Хотелось забивать еще, но не было гвоздей. На другой день я подсмотрел, куда отец их прячет, и набрал себе две горсти.
Я набил гвоздей в стену, чтоб было где матери вешать рушники, просто так — в пол, один гвоздь забил в стол, чтобы не сползала скатерть.
В обед пришел отец, снял подпругу и, ничего не спрашивая, начал меня бить. Меня из его рук вырвала мать. Она впервые с тех пор, как мы начали строить хату, ругалась, кричала на отца. Он не сел обедать, хлопнул дверью и выскочил во двор.
ebooksa