– Если не отберу, останусь, – говорит Вэнс.
От мысли о том, что он не увидит Хлою, у него дрожит голос.
– Что за глупости. Если ты не отнимешь ключи, останешься в любом случае.
– Нет. Я могу уехать на попутке, – парирует Вэнс. – Условие такое: если вы выиграете, я останусь, пока не закончу с поисками Оза.
Папа обдумывает его слова.
– Ладно, договорились.
Он сует ключи в карман, отбрасывает в сторону один костыль и пытается изобразить боксерскую стойку, но из-за второго костыля и бандажа на ноге происходящее скорее напоминает физиотерапевтическое упражнение.
Вэнс, громко сопя, кружит вокруг папы, пытаясь найти удачный угол для нападения. Он явно не боец. Он сжимает кулаки, но я замечаю, что большие пальцы у него торчат наружу, и мне делается грустно оттого, что у него нет отца и никто не научил его правильно сжимать кулак.
Его атака застает папу врасплох. Я просто не верю своим глазам. Вэнс выбрасывает руки вверх, словно тянется за теннисным мячом, ныряет вперед, катится по полу и врезается в папину здоровую ногу, так что папа с грохотом падает на пол.
Папа перекатывается на спину, как черепаха. Больная нога нелепо торчит вверх, костыль мечется из стороны в сторону, пытаясь достать Вэнса. Папа выглядит до ужаса смешно. И Вэнс тоже.
Вэнс выползает из зоны поражения костыля, хватается за него и выдирает у папы из рук. Папа, все еще лежа на спине, выставляет перед собой кулаки. Вэнс вскакивает на ноги и снова принимается кружить по комнате. Папа, лежа на полу, отталкивается здоровой ногой и крутится следом за ним.
Вэнс прыгает на него, и тогда папа со всей силы бьет его в челюсть. Голова Вэнса отлетает назад, а сам он даже не успевает опомниться, потому что папа тут же хватает его за горло.
Пока папа душит Вэнса, тот умудряется просунуть пальцы в его карман в поисках ключей. Лицо у Вэнса красное, глаза лезут из орбит, но он все роется у папы в кармане, и вот, когда у него в легких совсем не остается воздуха, я вдруг замечаю, как чуть смягчается выражение папиного лица, как папа едва заметно меняет позу, чтобы Вэнсу проще было вытащить у него ключи.
Папа хочет поехать. Он хочет, чтобы его
84
Вэнс звонит моей маме из туалета на заправке, куда они с папой заехали за бензином. Он говорит, что они уже едут, и мама от удивления чуть не роняет телефон.
Многие вещи из тех, что я вижу теперь, после смерти, меня изумляют. Моя мама ведет себя как школьница. Она радостно кружится и хлопает в ладоши, а потом бежит в свою спальню и трижды переодевается. В конце концов она выбирает облегающий свитер и широкую юбку выше колен. Мама надевает тесный, приподнимающий грудь лифчик и оттягивает пониже ворот-хомут свитера, а я радостно хихикаю.
Мама возвращается в кухню, и я смотрю, как она давит чеснок и гвоздику, смешивает их с картошкой, а потом режет груши для фруктового салата. Мой воображаемый рот наполняется слюной, а призрачный желудок громко урчит.
Она вытаскивает из духовки окорок, чтобы подложить к нему морковку, и я думаю о том, как он пахнет, представляю себе восхитительный аромат имбирно-сливовой глазури. Мама смеется, занося над окороком кисточку, и снова смеется, и я знаю, что она думает обо мне и о нашем с ней окороке в пластиковой пленке. Я смотрю, как у нее в руках дрожит миска с глазурью, и смеюсь вместе с ней, мы обе хохочем до колик, но в конце концов маме все же удается смазать окорок глазурью и сунуть его обратно в духовку.
Покончив с готовкой, мама идет в гостиную, аккуратно раскладывает подушки на диване, поправляет прическу. Она садится, встает, смотрит в окно, снова садится на диван. Она ведет себя норовисто, словно новорожденный жеребенок, и, глядя на нее, я не могу сдержать улыбку.