– У нас нет вторых носилок.
– Тогда я вынесу ее сама, вы, ленивые и бесполезные…
– Я могу помочь. – Муж жертвы гриппа опустил малыша на землю и направился ко мне. – Я помогу тебе ее принести.
Я попятилась, ошарашенная этим неожиданным проявлением доброты.
– Что?
– Ждите здесь, – сказал он полицейским. – Где она?
– Я вам покажу. Спасибо. Спасибо. – Глаза мне застили слезы, однако я привела мужчину к нашему дому, и мы вместе взбежали по темной лестнице. – Спасибо. Она здесь. Ее кожа темнеет, становится коричневато-фиолетовой…
При свете свечи мужчина сгреб мою дрожащую тетю в охапку.
–
– Тетя Эва, не говори по-немецки. Она даже не немка, она швейцарка. – Я вышла из комнаты вслед за мужчиной и моей тетей в темноту коридора. – Она родилась в Америке, а я раскурочила ее швейцарские часы с кукушкой. Так ударила их ногой, что они пролетели через всю кухню, как будто это они во всем виноваты. Совсем как Оберон и эти ножницы, которые чуть до него не добрались.
– У тебя тоже грипп? – спросил мужчина, спускаясь впереди меня по лестнице. – Ты говоришь так, как будто у тебя жар.
– Нет, я в порядке. Просто я не спала уже сутки, а никто за ней не приезжал, и еще меня ждет Стивен.
Он вынес тетю Эву на улицу.
– Где тебя кто-то ждет?
– Он, наверное, снова дрожит под крыльями черных птиц… э-э-э… Я хотела сказать, на Коронадо. Я только что сказала незнакомому человеку о черных птицах?
Что-то зашуршало между белыми ветками эвкалипта, когда мы проходили под его длинными ароматными листьями, и мне подумалось, что, возможно, там сидит Оберон, ожидая, пока откроется дверь и он снова сможет влететь в дом.
– Где твои родители? – спросил мужчина.
Мы уже были на полпути к его дому.
– Их нет. Папа сказал, что в Сан-Диего с его теплым климатом и свежим воздухом грипп не будет так свирепствовать, но он ошибся, и уже не в первый раз. Почему вы помогаете моей тете, ведь, наверное, вы умираете от тревоги за собственную жену?
– Это лучше, чем думать, что я позволил кому-то умереть.