Свадебный марш

— А речь над гробом вольного пожарного общества, погибшего во время пожара, не хочешь? — спросил меня Умпа, просматривая оглавление растрепанной книги. — Он раскрыл книжку и прочитал с выражением: — «Недавно по городу раздался тревожный сигнал о пожаре, и члены нашего пожарного общества, в том числе и покойник, поспешили на место борьбы с огненной стихией!»

— В том числе и покойник! — повторил Сулькин. С этими словами он схватился за живот и свалился на пол со смехом.

— «Много раз и раньше усопший боролся с огнем», — продолжал Умпа и вынул из кармана платок, пахнувший одновременно духами и бензином. Вытирая слезы, сказал: — Ладно, домывайте машину, а я с ним еще поговорю.

— Почему мы? — сказал Сулькин. — Пусть теперь ее моет «в том числе и покойник!».

— Правильно! — присоединился к Сулькину Проклов. — Пусть помоет!

— Иди мой, — приказал Геннадий. И запел: — Мой мне… — И добавил бодро: — «Теснее ряды! Шире шаг! Счастливого пути!»

Я повернулся к люку, взял у Проклова из рук грязные тряпки и начал спускаться по лестнице.

Однажды я видел, как по улице Горького ехала грузовая машина с толстыми рулонами разноцветной бумаги, то есть рулоны были разные: и толстые, и средние, и тонкие. Машина везла свитки бумаги, может быть, в типографию, а может, в магазин. А я посмотрел на машину и подумал: это судьба (судьба — это шофер машины, а шофер машины был курносый и весь в веснушках, как будто гречневой кашей все лицо измазано). Это судьба, подумал я, развозит людям то, что им на роду написано. У кого длинная жизнь — тому толстый рулон, у кого короткая — тому потоньше. А может, действительно, как говорят взрослые, в жизни есть судьба, и тот курносый шофер уже завез на склад моего будущего рулон моей судьбы, и вот он разворачивается у меня на глазах, и я смотрю, что же в том рулоне.

— Давай мой, мой машину, — сказал Умпа, — чего задумался?

«А может быть, никакой судьбы нет, — подумал я, возвращаясь с мокрой тряпкой от канавы, — и все, что, говорят, на роду написано, — это только случайное совпадение случайных совпадений».

Я тер мокрой тряпкой заляпанные грязью колеса, вспоминая слова о любви: «Если бы было, то не прошло, а если прошло, то не было… Что это значит — прошло? И как это — прошло? И как это вообще проходит? Неужели это верно?»

Пока я обо всем этом раздумывал, на поляне появился второй раз Эдуард Бендарский вместе с Татьяной. Они о чем-то разговаривали между собой, о чем-то очень, видимо, неприятном, потом случилось нечто совсем удивительное.

Эдуард подошел к Умпе и брезгливо залепил ему пощечину тыльной стороной руки. Потом он поддал ногой жарившегося на вертеле лебедя, громко выругался и, сев в машину, рванул с места сразу километров на сто в час. Сулькин и Проклов со всех ног побежали за Бендарским, а Умпа со странным выражением лица пошел к лесу. Я как сидел на корточках, так и остался сидеть. Татьяна ко мне сама подошла.

— Из МВД звонили, — сказала она, — по поводу убиенного лебедя… Катафалк-то был Эдуардов, на котором везли птичкин труп, вот, выходит, и попался Бендарский. Я предупреждала его, я его предупреждала. Ты заметил, что Умпа доволен, жутко доволен.

— А он старый, — сказал я.

— Кто он?

— Ну жених Юлкин.

— Ты все о своем, — сказала устало Рысь, — не волнуйся. Когда ему будет сто тридцать восемь, ей будет сто семнадцать. Эйнштейн прав: все относительно в мире.

— А где она сейчас?

— На прием в английское посольство поехала.