— Сувенирчик что надо! — восхитился Умпа. — Эдик будет доволен.
— Ощипи, потроши, — приказал он Вовуне. Вовуня стал удивительно быстро ощипывать лебедя.
— А это что? — спросил Сулькин, разглядывая какой-то пакет в руках Умпы.
— Японское средство — дзинтан, чтоб алкоголь скорей выходил из организма после выпивки, — объяснил Умпа.
— Господи, — сказал Сулькин, — тут голову ломаешь, как подольше задержать в организме, а они…
— Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гёте, — сказал Умпа. Достав из кармана бутылку с коньяком, он откупорил ее и разлил по стаканам.
— За сорфинг! — сказал Геннадий, поднимая стакан.
— За что? — спросил Проклов.
— Сорфинг — это такой вид спорта, — объяснил Сулькин Проклову. — Забираешься с доской на гребень волны в океане и мчишься.
— Правильно, Суля, — Геннадий потрепал Сулькина по плечу, — только это не вид спорта, а вид жизни. Главное, чтобы все время на гребне волны. На гребне — солнце, пальмы, девочки в бикини… — Геннадий, понизив голос, сказал, по-видимому, что-то неприличное, потому что Сулькин и Проклов засмеялись. — Гребень жизни — самое главное.
Выпив коньяк, Умпа убежал в кусты, а Проклов, продолжая потрошить лебедя, тихо спросил Сулькина:
— Ну что, будешь закашивать сотрясение мозга?
— Тут один закосил вот так, а ему нейрохирург потом дырки в голове сверлил… Служить пойду… Сон мне снился. Будто я из одного поезда выхожу в военной форме, а из другого меня выносят тяжело раненного… Может, к войне это?
Проклов промолчал. Умпа вернулся, и скоро я увидел за деревьями Таню Рысь и вспомнил ее в моем сне: «Он бы все три миллиарда перессорил, если бы смог…»
Вовуня уже жарил на вертеле лебедя.
И в это время с проселочной дороги выскочила машина. За рулем ее сидел Мамс, а сзади — Эдуард и его отец.
Мамс выключил мотор, открыл дверцу, заляпанную грязью, и, выбравшись из кабины, стал что-то объяснять Сулькину, а тот мотал головой, как лошадь на жаре. Сняв кожаные перчатки, Мамс бросил их на сиденье и пошел вместе с Эдуардом и его отцом к дачному поселку.
— А кто будет машину мыть? — спросил Умпа.
Проклов и Сулькин лениво переглянулись, подошли к машине и стали нехотя доставать из багажника ветошь.
Переговариваясь, Проклов и Сулькин подошли к заросшему травой водоему, из которого когда-то на тренировках пожарники забирали воду, и принялись усердно полоскать в нем тряпки. А я все лежал на башне, боясь пошевелиться, и все думал про Юлкиного жениха и еще про легенду о Вавилонской башне. Я знал, что была такая башня, которую бог хотел построить до самого неба. Еще я знал, что сначала все люди, строившие эту башню, разговаривали на одном языке, а потом бог сделал так, что все строители стали разговаривать на разных языках. А для чего он это сделал? Глядя на Проклова и Сулькина, я придумал, зачем это бог сделал: чтобы люди на работе меньше трепались. Вот был бы он бог, я бы сейчас тая сделал, чтобы Сулькин разговаривал на испанском, а Проклов на чувашском… Вот тогда бы они без лишних слов помыли машину и убрались отсюда… В это время сильный порыв ветра вырвал из моих рук листок бумаги, на котором был изображен Умпа на пляже, и, крутясь, стал спускаться вниз. Я зажмурился и замер.