– Да, наверняка это не одобряется, – кивает Ибрагим и заглядывает в свой блокнот. – Танцы, травка, друзья, смех. Как вам кажется, что из этого я считаю самым важным?
– Уж наверное, не травку, – предполагает Донна.
– Друзей, Донна. К этому все сводится. Вы ходите на танцы с подругами, принимаете наркотики с друзьями, смеетесь с друзьями. Вот что куда-то подевалось. Друзья. Куда они пропали?
Куда они пропали? С чего все началось?
– Остались в Лондоне, уехали в Америку, родили детей от неприятных мне мужчин, ударились в религию, нашли серьезную работу, один вступил в Партию независимости. Ни у кого нет времени, все заняты. Кроме Шелли, но она в тюрьме.
– И никто больше не танцует?
– Если и танцуют, то не со мной, – отвечает Донна. – Кто сейчас мои самые близкие друзья? Крис, который спит с моей мамой. Мама, которая спит с Крисом. Ваша компания, но вы со мной наверняка согласитесь, что моим лучшим друзьям должно быть меньше семидесяти.
– Согласен, – кивает Ибрагим. – Один такой, может, и ничего, а сразу четверо – многовато.
– Из людей моего возраста мне здесь по-настоящему нравится только Конни Джонсон, но она торгует наркотиками. Хотя, бьюсь об заклад, она как раз танцует.
– И травки, думаю, не чурается, – добавляет Ибрагим.
Донна снова улыбается. Ее глаза остаются закрытыми. Так спокойнее, так легче. Всего-то – выговориться вслух. Разве это терапия? Совсем не похоже. Скорее шанс наконец высказать кому-то всю правду.
– Теперь откройте глаза, Донна. Я хочу поговорить с вами иначе.
Донна послушно открывает глаза, и Ибрагим заглядывает в самую их глубину.
– Вы ведь знаете, что время не повернуть вспять? К друзьям, свободе, множеству возможностей?
– Вам полагается меня утешать, – замечает Донна.
Ибрагим кивает.
– Отпустите это. Запомните то счастливое время. Вы стояли на вершине, а теперь спустились в долину. Такое случится еще не раз.
– И что мне теперь делать?
– Разумеется, взбираться на следующую вершину.
– А, да, разумеется, – подтверждает Донна. Так просто! – И что там, на следующей вершине?