Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

— Людвику, милый, зачем тебе это? — спросил я.

Он понял — о чем я говорю.

— Не знаю. В Питере я вдруг понял, что все устроено несправедливо. Как же мне жить дальше, зная это? Я должен сделать так, чтобы исчезли бедные и богатые!

— Но бедные и богатые всегда были и будут…

— Были, но — не будут! — твердо заявил он.

— Одному тебе не справиться, — покачал я головой в темноте.

Он сжал мои щеки ладонями. Я почувствовал, как они горячи.

— Посмотрим, Стасю, посмотрим… — жарко прошептал он.

Он ушел, поцеловав меня в темя, как маленького. Я остался лежать на кровати. Пахло воском сгоревшей свечи, крахмальной наволочкой, звездным небом в раскрытом окне…

Почему он решил, что должен? Как такие мысли приходят в голову обыкновенному маленькому человеку? Что это — самомнение, тщеславие, ребячливость? Я не знал. У меня не было таких мыслей, потому было горько на душе. Я хотел просто стать врачом, а Людвик мечтал перевернуть историю Отчизны. Еще в детстве он страшно любил Домбровского. Его влекло к героям. Что ж, я буду помогать ему даже на расстоянии, чем смогу, если нет у меня собственного огня, если дано мне быть лишь пристяжным к коренному, довеском, покорным вассалом при моем брате.

Постскриптум

Он умрет через двенадцать лет на чужбине от внезапной болезни. Его молодая жена-швейцарка останется с маленьким сыном и племянником Тадеушем, семи лет, который воспитывался в семье Станислава.

Он не станет ни врачом, ни революционером — ему дано будет лишь ненадолго заменить отца сыну своего старшего брата.

Глава вторая

КАЗИМЕЖ

Сентябрь 1877 года

На мосту ветер едва не сорвал шляпу. Гильдт обеими руками ухватился за ее широкие волнистые поля; при этом так неловко дернулся, что рукав сюртука зацепил дужку очков и они повисли на одном ухе, качаясь и тоже грозя сорваться. Вероятно, у него был столь комичный вид со вскинутыми к шляпе руками и болтающейся металлической оправой, что молоденькая барышня в вуальке и длинной серой юбке прыснула, проходя мимо. Казимеж растерянно улыбнулся. Окончательно обезоружил его мальчишка-рассыльный, возникший неизвестно откуда с насмешливой услужливостью:

— Не поправить ли очки пану?

О, эти варшавские рассыльные! Никуда от них не деться. И все же он с радостью, уже не впервые за сегодняшний день, отметил: он дома, в родной Варшаве! Конечно, в Одессе было совсем неплохо — работа помощником присяжного поверенного в адвокатской конторе Генрыка Чапецкого его устраивала; было кое-что и для души: беседы с Длуским, посещение сходок «Южнороссийского союза рабочих», переводы, переводы… Правда, не было Мани — любимой, взбалмошной, решительной и дерзкой, несмотря на свою миниатюрность, за что Гильдт звал ее про себя «синичкой». Упаси бог, чтобы Маня узнала об этом прозвище! Она приезжала всего один раз, визит носил чисто деловой характер. Маня просила свести ее с землевольцами, привезла письмо от Дыньки, где тот сообщал, что после естественного факультета поступил на медицинский, а заодно тоже переводит кое-что «полезное для дела». Маня пояснила: переводит брошюрку, предназначенную для пропаганды среди рабочих.

Почти два года он отсутствовал. Краткие наезды не в счет, они только дразнили воображение. Маня на глазах становилась все взрослее и притягательнее для него. Нет, она не была красавицей, он, слава богу, это понимал, но какое это имеет значение! Гильдт любил Маню Ге давно и пылко, хотя она уже не раз давала понять, что о любви между ними не может быть и речи, они останутся товарищами, связанными общей заботой о социальном благе. Гильдт желал социального блага, но еще больше, видит бог, он желал Маню, хотя и корил себя за это. Вот и у русских он насмотрелся и наслышался о замечательных примерах дружбы между мужчиной и женщиной, связанных общим делом пропаганды в народе. По нескольку месяцев жили вдвоем в одной избе, изображая мужа и жену для конспирации, но в близкие отношения не вступали! А если один из них при этом любил другого? Должно быть, мучительно было…

Маня привезла в Одессу еще одну новость: в Варшаве появился некий молодой человек из-под Киева, недоучившийся студент, который сразу же по приезде устроился слесарем на завод Лильпопа и Рау, где стал вести пропаганду среди рабочих. Зовут молодого человека Людвик Варыньский.