— Ну, а где же господа пролетарии? — вопросил Мендельсон, закуривая и вынимая из жилетного кармана часы.
И словно в ответ на его вопрос из прибрежных кустов вынырнули три фигуры: две мужских, одетые под стать ремесленникам, и одна женская — в элегантном шерстяном платье и темной соломенной шляпке. Женщина была на вид старше молодых людей, которых она держала под руки.
— Людвик, сюда! — закричала Маня.
— Пани Филипина! — зардевшись, позвал Дынька, как ни странно, не заикнувшись, как обычно, на слово «пани».
Они подошли улыбаясь. Тот, что был слева от пани, нес в свободной руке наполненную чем-то сумку. У него было грубоватое скуластое лицо и маленькие колючие глаза. Второй был высокого роста, русоволосый, с молодой бородкой, еще торчащей клочьями, и впалой грудью. Его серые красивые глаза смотрели спокойно и доброжелательно. Двигался он свободно, чуть-чуть размашисто, но при том артистично.
— Пани Филипина Пласковицкая! Пан Людвик Кобыляньский! Пан Людвик Варыньский! — представил их Гильдту Мендельсон. Казимеж подумал, что все правильно — Станислав берет в свои руки бразды правления сходкой.
Рукопожатие Кобыляньского было жестким и сильным, Варыньского — расслабленным. Гильдт попытался поцеловать руку пани Филипине, но она мягко воспротивилась.
— Пшепрашам пана, мы ведь не на светском приеме?..
Гильдт смутился. Варыньский между тем осмотрелся, прищурив глаза, по чему Гильдт определил, что он близорук, и предложил:
— Займемся делом, проше паньства. У нас мало времени.
— Что вы предлагаете? — спросил Мендельсон, вскинув голову.
— Сейчас увидите, — Варыньский неожиданно широко улыбнулся и принял таинственный вид. «Да он совсем мальчишка!» — подумал Гильдт с досадою и радостью одновременно.
Варыньский кивнул головою в сторону леска, и вся компания во главе с обоими Людвиками и пани Филипиной покинула берег возле пристани и углубилась в парк — впрочем, совсем недалеко, — под сень деревьев, где тут и там, прямо на траве, расположились группки отдыхающих ремесленников и рабочих с нехитрой закуской и бутылками пива. Варыньский выбрал свободное местечко, откуда хорошо был виден берег, и указал второму Людвику:
— Здесь.
Тот молча раскрыл сумку, в которой оказались пачка газет, бутерброды и бутылки сельтерской. Пани Филипина помогла Кобыляньскому расстелить газеты на изрядно примятой гуляющими траве.
— Прошу вас, господа, — указала она рукою на газеты.
Студенты нерешительно мялись возле бутербродов. Тогда Варыньский первым присел на траву и взялся за бутылку сельтерской. Гильдт последовал его примеру. Женщины опустились на траву, подстелив под платья газеты, то же сделали Мендельсон и Мондшайн. Остальные, похоже, не дорожили костюмами.
Через несколько секунд компания не отличалась по виду от обычного пикника, каких в Александровском парке в этот дневной воскресный час было множество.
Но если бы кто-нибудь прислушался к негромкому разговору за сельтерской с бутербродами, то был бы, вероятно, удивлен не на шутку. Здесь разговаривали не о расцепках и плате за жилье, не о качествах пива, не о новых модных мужских костюмах в магазине Станислава Бялохубки, а совсем о других вещах, которые показались бы обывателю скорее скучными, чем опасными.
Поначалу разговор плавал от темы к теме, как бы нащупывая нить, ибо слишком много было вопросов, а доверия друг к другу — еще мало. Оно устанавливалось ощупью — улыбками, взглядами, шутками… Гильдт был доволен. Он чувствовал себя патриархом, творцом этого возникающего сообщества, о котором мечтал еще лет восемь назад, когда, будучи гимназистом, пытался на свой страх и риск пропагандировать среди рабочих. Ничего у него не вышло, как и позже в университете, где к его речам прислушивались, но все же считали чудаком «не от мира сего». Нет, не творцом — пожалуй, тут он хватил через край, но пророком — уж точно. Рождение польского социализма он предрекал еще три года назад, когда русские народники пошли по деревням и весям; ради ускорения этого рождения он и поехал в Одессу, к русским.
ebooksa