Наследная ведунка

Что ж, я всегда умел поразить женщину. Даже призрак уронила челюсть. До уровня пояса, как полагается:

— Что?

— В какую сторону идти?! — раздельно и громко, как для всамделишной старухи повторил я. — Варну никак отыскать не могу!

Не успев поднять подбородок, она указала в нужную сторону, но прежде, чем я скрылся за деревьями, догнала:

— Эй-эй! Я же могу передать тебе ответ от отца! На что угодно ответить! Я тебе предлагаю знание посмертия просто потому, что у меня настроение хорошее! Больше ничего не спросишь? Не хочешь знать, например, когда умрёшь?

Светлячки выбирались из дупла старого дуба, кружились, поначалу не решаясь отлететь далеко, но, быстро осмелев, неугомонным роем неслись к звёздному небу. Эти не погаснут. Эти долетят. Быть может, не так далеко, как думают, но точно куда-нибудь долетят.

— А, не надо, — отмахнулся я. — Какой интерес жить без сюрпризов?

Но уйти раньше, чем она договорила, не успел. Слова донеслись откуда-то издалека, как будто старушка не в паре шагов стояла, а невыносимо, недосягаемо далеко. Как звёзды от светлячков.

— Мне жаль, что вам суждено умереть порознь… — ветер щекотнул слух или призрак шепнула последнее напутствие? Я предпочёл не оборачиваться, чтобы ненароком не узнать ответ.

Поэтому не увидел молоденькую улыбчивую девицу в тонкой, почти прозрачной рубахе несущуюся меж деревьев к празднику. Не увидел, как легко, не оставляя за собой примятой травы, она летит. Не увидел, как она качает головой и не услышал, как бормочет:

— Если всем, кто нарывается на неприятности достаются такие мужики, пусть в следующий раз кто-нибудь попытается убить меня! Ещё разок.

* * *

Какой бы зловредной ни была бабуленька, но она не соврала. Правда, пришлось нырнуть в перелесок так глубоко, что он начал напоминать мрачную лесную чащобу. Не люблю чащобу: холодную, безлюдную, но вместе с тем необъяснимо обитаемую. Но это я не люблю. Варна — любит. И найти её, хоть это оказалось непросто, я сумел.

Там, дальше, чавкающая почва превращалась в чёрное медленное болото. Но настолько далеко заходить не пришлось: ведунка сидела у заводи, опустив в неё босые ноги, не глядя, что подол тоже упал в воду и медленно, точно рубаха мёртвой старухи, величаво колыхается. Знала ли она, насколько красива? Спрятавшаяся от людских глаз, укутавшаяся в мягкие тяжёлые ветви плакучей ивы, как столетняя бабка в платок? Изломанные глубокие тени разрезали её на части, глубоко залегая в складках одежды, в растрёпанных, упрямо торчащих волосах, в до щемоты под сердцем знакомом изломе бровей, под длинными тонкими пальцами, переплетающими венок из волшебной травы, что гуляющие с самого утра скупали букетами.

Она не видела меня — я умел ходить неслышно, хоть в лесу, незнакомом, непонятном, чужом мире это и давалось непросто. Хотел окликнуть её, спросить, куда сбежала, но промолчал. К чему вопросы? Без того ясно, почему она спряталась от веселья, почему смотрит в тёмную студёную воду, а не на медовые костры, почему одна, а не… не со мной, например.

Но говорить не стал — любовался. На ловкие привычные пальцы, на пушистый венок, на светлячков, летящих на его запах, как глупый влюблённый к холодной недоступной и печальной красавице.

Ты всегда была печальной, ведунка? Или кто-то когда-то мог вызвать у тебя улыбку? Не едкую усмешку, не ухмылку, за которой ты прячешься, как в лесу от праздника. Улыбку. Светлую. Честную.

Я хочу, чтобы ты улыбнулась для меня.

Чтобы плечи твои были расслаблены, как сейчас, когда думаешь, что рядом никого нет. Чтобы спина чуть ссутулилась от усталости, а не держалась гордо и прямо, точно кто-то пытается сломать тебе хребет.

Светлячки просыпались, несмело тянулись к ней, недвижимыми напуганными свечками замирали в траве, стоило ведунке шелохнуться, чтобы запястьем откинуть со лба мешающие пряди. Блестящие мошки вились в темноте, как звёзды вокруг луны. Отражались в воде, множились, смелели, носились хороводом, как шумные гуляки на поляне.

Наверное, праздник четырёх костров существовал задолго до того, как мы решили, будто придумали его. И тогда не люди вились многоголосым роем в ночи, а они. Живые огни, искры, воздающие хвалу богам, появившимся на свете куда раньше нас.