Дочь священника

Спор продолжался несколько минут, в течение которых Дороти украшала барсучью кавалерийскую шапку (это была её собственная старая черная фетровая шапка школьных времён) плюмажем и ленточками. Стоило им с Виктором остаться вдвоём на какое-то время, как неизбежно возникал спор о «ритуальности». По мнению Дороти, Виктор из тех, кто готов «перейти к римлянам», если на этом пути не будет препятствий, и она была почти права. Хотя сам Виктор ещё не осознал этой вероятности в своей судьбе. В настоящий момент лихорадка, присущая англо-католицизму, с беспрестанными военными действиями на три фронта: против протестантов справа, модернистов слева, и, к сожалению, римских католиков на хвосте, готовых в любой момент дать пинка под зад, – свирепствовала в пределах его ментальных горизонтов. Победить доктора Мэйора на страницах «Чёч Таймса» было для него важнее всех самых серьёзных в его жизни дел. Однако при всей этой церковности, в его природе не было и грамма подлинного благочестия. Привлекала его лишь игра в религиозное противостояние – самая захватывающая из когда-либо изобретенных игр, ибо продолжается она бесконечно, а жульничество в ней допускается лишь в небольших дозах.

– Слава Богу, закончила! – сказала Дороти, покрутила на руке кавалерийскую бобровую шапку и отложила её в сторону. – Но, Господи, сколько ещё нужно сделать! Как хотелось бы мне выбросить из головы эти несчастные ботфорты! Который час, Виктор?

– Почти без пяти час.

– О, Боже! Я должна бежать! Нужно будет приготовить три омлета. Не могу доверить это Эллен. Да вот ещё, Виктор! Не дадите ли вы нам что-нибудь для распродажи? Было б лучше всего, если бы у вас нашлись старые брюки. Мы всегда сможем их продать.

– Брюки? Нет, брюк нет. Но я уже говорил вам, что у меня есть. Экземпляр «Путешествия пилигрима», да ещё «Книга мучеников» Фокса, – давно уж я мечтаю от них избавиться.[30] Гадкий протестантский мусор. Моя старая тётя, нонконформистка, отдала их мне… А вам всё это не надоело? Выпрашивать такую мелочь? Вот если бы мы проводили как следует службу в церкви, на католический манер, у нас была бы достойная конгрегация, и тогда бы нам не нужно было…

– Великолепно! – сказала Дороти. – У нас всегда есть прилавок для книг. Берем по пенни за книгу – и почти все они продаются. – Мы во что бы то ни стало должны провести успешную распродажу, Виктор! Я рассчитываю на мисс Мэйфилл – она отдаст нам что-нибудь стоящее. Очень надеюсь, что она отдаст её прекрасный старый чайный сервиз, лоустофт, и мы сможем продать его фунтов за пять, не меньше. Сегодня я всё утро читала особую молитву, чтобы она отдала нам этот сервиз.

– Ох, – произнес Виктор с меньшим, чем обычно энтузиазмом. Как и Проггета сегодня утром, слово «молитва» его смутило. Он готов был говорить весь день напролёт на тему ритуалов, но упоминание о личном аспекте веры он воспринял как слегка непристойное. – Так не забудьте спросить у отца о процессии, – сказал он, возвращаясь к более приятной теме.

– Хорошо, я спрошу. Но вы знаете, что из этого получится. Он только разозлится и скажет, что это римская лихорадка.

– Да чёрт с ней, с римской лихорадкой, – сказал Виктор, который, в отличие от Дороти, не накладывал на себя епитимью за сквернословие.

Дороти поспешила на кухню. Здесь она обнаружила, что для омлета на троих есть только пять яиц, и решила сделать один большой омлет, придав ему объем за счёт холодной картошки, оставшейся со вчерашнего вечера. Прочитав короткую молитву за успех омлета (учитывая, что омлеты имеют отвратительную склонность разваливаться, когда их выкладываешь из сковороды), она начала взбивать яйца, а Виктор тем временем выезжая на дорогу и полумечтательно-полутоскливо напевая: «Славься, славься, праздничный день», встретил уродливого вида слугу мисс Мэйфилл с двумя туалетными горшками без ручек – дар мисс Мэйфилл к благотворительной распродаже.

§ VI

Было чуть больше десяти. За сегодняшний день много произошло всякого – но ничего особенно важного: обычные рутинные дела в приходе, которые заняли у Дороти весь день и весь вечер. Теперь, как и запланировала в начале дня, она в гостях у мистера Уорбуртона пытается отстаивать свои взгляды в замысловатых спорах, в которых хозяину доставляет удовольствие её запутывать. Они говорят (по правде говоря, мистеру Уорбуртону всегда удаётся направить разговор в это русло) о вопросах религии и веры.

– Дорогая моя Дороти, – мистер Уорбуртон говорил убедительно, прохаживаясь взад и вперед, держа одну руку в кармане брюк, а другой рукой ловко манипулируя бразильской сигарой. – Дорогая моя Дороти, вы же не собираетесь серьёзно утверждать, что в вашем возрасте – двадцать семь, я полагаю – и с вашим умом, вы, в большей или меньшей мере, продолжаете придерживаться религиозных убеждений в целом?

– Конечно собираюсь. И вы знаете, что это так.

– О! Неужели? Вы верите всем этим сказкам? Всей этой ерунде, которой вас научили, когда вы сидели у мамы на коленях? Да нет! Не собираетесь же вы мне доказывать, что вы до сих пор во всё это верите? Конечно же нет! Быть такого не может! Вы боитесь признаться, только и всего. Здесь незачем этого бояться, вы же знаете. Жена сельского декана нас не слышит, а я вас не выдам.

– Я не понимаю, о какой ерунде вы говорите. Что вы имеете в виду? – начала Дороти и села прямее на своём стуле. Она почувствовала себя слегка уязвлённой.

– Что ж, давайте возьмём один пример. То, что не всем по зубам: ад, к примеру. Вы верите в ад? Обратите внимание, когда я говорю «верите», я не спрашиваю вас, верите ли вы в некий размытый метафорический образ этих модернистских епископов, который так возбуждает молодого Виктора Стоуна. Я спрашиваю вас, верите ли вы в него буквально? Верите ли вы в ад также, как вы верите в Австралию?

– Да, конечно, верю, – ответила Дороти и попыталась объяснить, что существование ада более реально и неизменно, чем существование Австралии.

– Гм, – произнёс мистер Уорбуртон без особого восторга. Интересно, в некотором роде. Но что меня очень настораживает в вас, людях религиозных, так это ваше дьявольское хладнокровие в вопросах веры. Это свидетельствует, мягко говоря, о недостатке воображения. Вот я, к примеру, неверующий и богохульник, погрязший по уши по крайней мере в шести из семи смертных грехов и со всей очевидностью обречённый на вечные муки. Нет уверенности, что через каких-нибудь несколько часов я не буду жариться в самом жарком уголке ада. И при этом вы способны сидеть вот так со мной и разговаривать так спокойно, будто со мной всё в порядке. Ведь вот если б я заболел раком, подхватил проказу или какую иную телесную болезнь, – вы бы из-за этого расстроились. По крайней мере, смею тешить себя надеждой, что это так. А тот факт, что я буду дымиться на решетке до бесконечности, вас, как мне кажется, вовсе не заботит.

– А я никогда не говорила, что вы отправитесь в ад, – заметила Дороти в некотором замешательстве, явно желая, чтобы разговор пошёл в ином направлении. Ибо правда состояла в том (хотя она и не собиралась ему этого говорить), что вопрос, который сейчас поднял мистер Уорбуртон, был одним из тех, на которые она сама затруднялась ответить. Она действительно верила в ад, но никогда не могла себя убедить в том, что кто-то на самом деле может там оказаться. Она верила, что ад существует, но… он пуст. Не будучи уверенной в ортодоксальности такого убеждения, она предпочитала держать его при себе.