— Ни в коем смысле! Я тебе зараз уйму насобираю. — Снял с гвоздя плетенную из куги мягкую кошелку, взобрался на стол, срывая виноградные гронки, бережно укладывал их на дно кошелки.
Варя приехала утренним автобусом. В резиновых холодных сапогах, в ватнике, покрытая серой, мало греющей шалькой. По-мужски размашисто вскинула за спину мешок с небогатым скарбом, ни с кем не здороваясь, никого не узнавая, широким шагом пошагала на Искровский край слободы.
Стоял умиротворенно-тихий декабрьский денек. Сквозь серую хмарную заволочь, равномерно покрывавшую небо, просачивался спокойный неяркий свет. Он был одинаков в любой стороне видимого пространства, и не знакомый с настоящей местностью человек не сумел бы определить, где находится восток и где запад. Кроме того, он не смог бы сказать, какая сейчас стоит пора года — поздняя осень или ранняя весна, и, наконец, утро сейчас поднимается или опускается вечер.
У Вари тоже все в голове сместилось. Ей чудилось, что вот-вот начнет смеркаться и она засветло не успеет попасть домой. И еще ей показалось, будто идет она не на Искровский квартал, к хате, где до ареста проживала с Йосыпом и где оставила своего малого сынишку по имени Лазурка, а движется совсем в противоположном направлении: в южную часть села, на первый квартал, к котовцам, где жила раньше, до замужества, и где до сих пор проживают ее старики-родители. Такое замешательство в голове у Вари произошло после услышанного сегодня утром известия. Приехала она в Бердянск и от вокзала до автобусной станции дошла в полном сознании. Купила в кассе билет, сунула его в пазуху за лифчик, чтоб не потерять, присела на скамеечку передохнуть. И надо же было ей увидеть Катрю, вдову погибшего в войну Потапа Кузьменки, старую тетку Катрю. Она и сообщила Варе новоспасовские вести. На первый план, конечно, выставила Мотю, сестру Варину родную, и Йосыпа, законного Вариного супруга. Варя, хорошо зная свою Мотьку и все ее повадки, допускала такую возможность. Больше того, она подозревала, что Мотька таскается за Йосыпом, потому что за три года — за неполный свой срок отсидки (попала под амнистию) — не получила от сестры ни одного письма.
Шагала Варя селом, знакомой улицей, мимо издавна привычных хат, а видела только Мотьку, ее вишнево-чистый румянец во всю смазливую щеку, видела глаза, прищуренные в торжествующе-издевательской усмешке. Зудели руки. Варя уже ощущала в них скользкую, туго заплетенную сестрину косу, злорадно и мстительно наматывала ее на кулак, беспощадно тянула к колодцу. Ее обдавало дурным холодом, трясло дикой лихорадкой.
Она, видать, истомилась вкрай, и злость ее перегорела, пропала на время. А как хотелось не расплескать ее, донести до порога. И вот, скажи, не донесла. Варя закрыла за собой калитку, оперлась на нее спиной, смежила веки. Незаметно сорвавшиеся снежинки закружились в густом застойном воздухе, плавали, не торопясь упасть на отсыревшую землю. Затем повалило, повалило белым, густо, настойчиво, — трудно дыхнуть. Тут же развиднелось, очистилось в воздухе, а земля сделалась неузнаваемо белой.
Лазурка выскочил на подворье в глубоких отцовских калошах, одетых охлябкой на голые ноги, в одной рубашонке и коротковатых штанишках. Выскочил голомозый, тряся копной ярко-рыжих волос, завопил вовсю, припрыгивая:
— Лети, снежок, на наш лужок!..
Мотя показалась на пороге с веником в руках.
— Ось я тебя полечу. А ну, гай до хаты, простудишься — бухикать будешь!
Она чувствовала себя здесь уверенно, по-хозяйски — это кольнуло Варю больнее всего. Новая волна ненависти нахлынула на сознание. Варя сняла с плеча мешок, поставила его у куста сирени, что голо темнел под окном, кинулась на соперницу, поймала ее за волосы, стала бить головой об стену хаты. Била не на жизнь, а на смерть. Она была дюжее Моти, рослее. У нее было и то преимущество, что она знала, куда спешит и что ей предстоит делать. Мотя же была не готова. Для нее все это как снег на голову. Она не могла понять, что происходит. И только тогда, когда весь рот у нее был в крови и она отхаркнула сгусток, искровянив фуфайку своей обидчицы, принялась тыкать черенком веника снизу вверх, попадая Варьке то в грудь, то в подбородок. А совсем освоившись, поняв в полной мере, что за враг перед ней, понимая, что ей грозит, если она оплошает, поддастся, она решительно отбросила веник, сорвала с головы соперницы шальку, намертво вцепилась в коротко стриженные жестковатые Варины волосы.
Равновесие казалось восстановленным. Держа друг друга за патлы, угнув голову, они возились по просторному двору, оставляя темные следы на непорочно-белом снежном покрове, выкликая сиплыми от волнения, усталости и злости голосами всяческие проклятия в адрес друг друга. Вот и пришел час высказать все, что копилось годами, излить обиды, предъявить счет.
— Мой Йосып, мой! — хрипела Варька. — У меня от него дытына!
— И у мене будет!
— Шлюха поволоцкая!..
— Я его первой полюбила!..
— А я первая ему призналась!..
В самом начале схватки Лазурка, напуганный происходящим, метнулся на улицу и прямой дорогой подался в сельпо, к отцу. Он разыскал его в погребе-леднике, сквозь плач прогундосил:
— Бежи до дому, чужа тетка мамку Мотьку бьет!
За то время, пока Варя отсутствовала, Лазурка успел забыть ее и привыкнуть к Моте, считая ее своей матерью. Правда, подсознательно он все-таки называл ее не просто «мамой», а несколько отстраненно: «мамой Мотей».
ebooksa