Есть у Миколы Микитовича заглавное желание, можно сказать, цель жизни. Оно состоит в том, чтобы фармацевты официально признали его мазь и назвали «мазью Солонского». В таком случае он откроет секрет своего производства и передаст его государству. Об этом он писал в Киев, писал в Москву, делал предложение. Из столичных городов отвечали одинаково: «Пришлите на анализ». Но лекарь посылать мазь на анализ не решился. Побоялся обмана. Могут взять, разложить на составные части, исследовать досконально, раскрыть секрет. А затем станут варить ее под своим именем, еще чего доброго Государственную премию отхватят. Нет уж, думал, если и передам секрет, так только внуку, который, верилось, когда-то будет, больше никому.
Жинку Миколы Микитовича зовут Агриппиной Свиридовной. Муж называет ее проще: Грипа. Грипа женщина дородная, если не сказать крупная. Она на голову выше своего супруга, да и в объеме не уступает, даже наоборот. Наблюдается за ней привычка: от снега до снега ходить босиком. Потому ступни ног у нее широко растоптаны, пятки порезаны глубокими темными трещинами и достигают копытной твердости. Ступает на ногу тяжело. Шаг отдается гудом. Есть у Грипы своя страсть: варить варенье. Каких только сортов она не готовит. Варит из айвы, жерделей, агруса, мирабели. Считай, весь день стоит у огня: то лекарства помешивает, то варенье. Когда ей приходится везти фрукты на бердянский базар, домашними делами занимается хозяин.
Микола Микитович стоял у плиты, следя за варящимся бекмезом. Даже не заметил, как Йосып Сабадырь подошел к усадьбе, постукал палкой по забору и, не дождавшись ответа, толкнул калитку. Сильно прихрамывая на правую ногу, опираясь всем корпусом на палку, которую сжимал обеими руками, приблизился вплотную.
— Тю! — обрадованно оглянулся Микола Микитович. — Не иначе тебя хромая Мотька покалечила для пары. Чи, может, Варька вернулась до дому из заключения и подстрелила, чтобы с другими не путался?
— Хуже! — Йосып через силу улыбнулся и снова сомкнул усохшие наполовину против прежнего темно-лиловые губы. Когда-то крупные, хамовато вывернутые, они, казалось, пребывали в постоянной насмешке над кем-то. Сейчас сложены в скорбно-болезненный выгиб, просили сочувствия. — Хай ему грец! Печет, як в аду на сковороде!
Микола Микитович решительно сдвинул медный таз на обочину плиты, закрыл конфорку кружками, оставив половник в бекмезе, пригласил Йосыпа под навес, оплетенный виноградной лозой.
— Сидай, Йосып. А то, бачу, аж позеленел увесь. Болит?
— Спасу нет. То печет, то дергает. — На восково-тусклых скулах Йосыпа проступили росистые крапинки пота.
— Хто тебя так погладил?
— Сельповская кобыла. Издохла бы она еще позапрошлым летом! Наступила копытом.
— Скоти-и-на! — сочувственно протянул Микола Микитович.
— Топталась, топталась, пропащая душа, гарцевала, пока не топнула по живому.
— Пришел пожаловаться?
— Показать.
— Я в таком разе не спец.
— Як так не спец?
— А так, не спец, и усе. Если бы у тебя, скажем, стригущий лишай, тогда по моей части.
— Ты ж лекарь!
— Я по наружному, а тебе нужен костоправ.
— Шо ж робить?
ebooksa