Потаенное судно

— И пригнали?

— А як же! Мы с Пилипом Кондратовичем, как лица более ответственные, отправили музыку багажом, а сами в пассажирском вагоне устроились. А Вася Совыня с Алешей Грушевым своим ходом, на «Москвиче». Неужели не слыхал? Вся слобода балакает.

— До меня покамест не дошло, — заметил Антон. — Да, по всему видно, нашумели вы в столице.

— А ты, братуня, сумлевался? Ого, Фанас тихо не может. У Фанаса чтоб все крутилось колесом! — вдруг начал задаваться кум.

— А что Гнат Степанович? — Антон поглядел в лицо Сухоручко. — Посидели хоть, побалакали, чи не довелось?

Пилип Кондратович взял из миски бурый помидор, куснул его нерасчетливо. Помидор чвыркнул иззелена-мутным соком, обдал лицо едким рассолом. Сухоручко принялся было протирать глаза рукавом пиджака, но Паня подала рушник.

— Возьмите утиральник. Вот неловко получилось! — посожалела.

— Генерал принял нас, як полагается. Пригласил до чаю. Ну, сели, балакаем. Спрашивает, як работается в колхозе, як Диброва? Отвечаем, усе, мол, у нас ладно, мирно. Не за тем же приехали, чтобы соваться к занятой людине со своими болячками. А он и кажет: «Так, хлопцы, не годится. Выкладывайте все по совести». Ну, мы и обрисовали все недостатки-недочеты. Про Диброву тоже. «Бачу, — говорит, — не очень весело живете, земляки. А в отношении Дибровы не от вас первых слышу. Зарвался человек. Надо осадить. Что же вы ему в зубы смотрите! Бывают же у вас общие собрания, вот и поднимите вопрос, поговорите по душам. Вы же хозяева колхоза, а не Диброва: он только исполнитель вашей воли». А потом как взялся за меня. Ты, голова села, куда смотришь? Почему не приструнишь?.. Говорю, высокого коня охомутать трудно. Диброва член бюро райкома. С ним сам обком считается. А хто я?..

Антон задумался. «Значит, Гнат Степанович тоже так мыслит. — Укорил себя: — А я сбежал, как трус, как завзятый паникер. Бросил комбайн. Мол, вот ваши ленты — дайте мои документы. Тоже мореход! Надо было поднять голос на общем собрании, на отчетно-выборном… — Засомневался: — Бабка надвое гадала — то ли дождик, то ли снег? Как бы еще все повернулось? У Дибровы столько своих людей, что враз рот затулят. Они у него в каждой бригаде. На любом участке — помогалы, подъялдыкивачи, заступники. И чем, умники, козыряют — тем, что он член бюро райкома: «Партия оказала ему высокое доверие». И давай, давай нагнетать. Чувствуешь себя виновато и неловко, вроде бы ты против линии партии выступаешь. Когда наедине с собой мысленно воюешь, все хорошо и здорово получается. Сознаешь, что твой взгляд и есть самый партийный. Потому что ты не за свою выгоду, а за общий интерес стоишь. Но на людях труднее. Некоторые и поддержали бы тебя, да их берет сомнение: а вдруг ты с Дибровой счеты сводишь?..»

Щемило у Антона в груди. В эту ночь он долго не мог заснуть, все думал о поездке односельчан в Москву. Вспомнил бытующую в народе поговорку: «В Москву за песнями». Почти буквально получилось — за музыкой ездили. Только разным людям эта музыка по-разному чуется. Васе Совыня она «Москвичом» обернулась, а Балябе, после того как послушал рассказы ездивших, — занозой впилась в сознание.

Он никак не мог отогнать от себя фразу Гната Степановича, переданную сегодня Сухоручко: «Вы же хозяева колхоза, а не Диброва, он только исполнитель вашей воли!» Корил себя мысленно Антон: «Хорош я хозяин — убежал в город, укрылся на заводе, а вы тут как хотите воюйте!.. — И уже спокойней попытался разобраться в себе: — Кто я теперь?.. Хату поставил в селе, работаю в городе. Сную, как челнок, туда-сюда. Ни в городе Иван, ни в селе Селифан! И там нет твердого припая, и отсюда откололся».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Миколу Солонского кличут «лекарем». Лекарем его сделала война. Варит Микола всякие снадобья, мази, растирки. Идут люди, показывают ему свои болячки: у кого стригущий лишай, у кого грибок, у кого сухая экзема, или, как он ее называет, «себорея». Микола, то есть по-теперешнему Микола Микитович, внимательно осматривает пациента, поворачивая его и так и сяк своими могучими руками, приглядывается к болячке, определяет. Затем подходит к полкам, висящим на стене, откидывает занавеску, достает баночку с мазью. Мази у него разные — есть светлые, словно вазелин, есть на масло желтизной похожие, есть бурые, вроде дегтя, встречаются смоляно-черные. Кому какая подходит, тому такую и вручает. Бывает, прежде чем вручить, открывает баночку, сует туда толстый потрескавшийся палец, подцепляет им мазь и щедро накладывает ее на пораженное место. При этом рассказывает про разные сорта экзем, лишаев и всяких прочих язв, называет, какая заразная, какая нет. Бывает, для убедительности, если по его определению болячка «не микробная», после того как всячески обследует ее пальцем, кладет палец в рот:

— Дивись, яка хвороба, я ее не боюся!

Делает так для того, чтобы убедить больного человека, допустим, хозяйку дома, в безвредности ее болезни для других членов семьи. Он как бы хочет этим сказать: стряпай, мол, пеки хлеб и пампушки, не бойся — твои дети не переймут твоего недуга. Микола Микитович загодя платы не берет, говорит так:

— Заховай свои гроши. Иди, лечись. Якщо выздоровеешь — приходь, принось, сколько можешь. Якщо не поможет мое лекарство, приходь — ударишь меня по морде або в очи плюнешь!

Участок Миколы Микитовича стоит на нижней улице, огород выходит в сторону речки. Хата, можно сказать, новая, недавно облицована от фундамента до крыши кирпичом. Крыта она шифером — ныне модным материалом, дефицитным к тому же. Но Солонский человек с известностью и авторитетом. Потому достать шифер смог довольно быстро и легко. В комнатах полы деревянные. Комоды, шифоньеры, дорожки. Дядьки, которым доводилось заглядывать в покои лекаря и его жены, высоко отзываются об увиденном:

— Куды к черту, живуть, як цари: кровати железные, спинки никелированные!..

Говорят, учение свет, неучение — тьма. В справедливости этих слов легко можно убедиться на судьбе Миколы Солонского. Кем он был раньше? Конюхом. Двух слов не мог связать до купы. А теперь беседует с людьми про «ишиасы», про «катары» и про всякие многочисленные нарушения в организме. В книжном шкафу на полках основное место занимают «Медицинская энциклопедия» и разные справочники, в которые лекарь заглядывает то и дело.

И эвкалиптовый лист, и сера, и майский жук, и спирт, и скипидар, и сливочное масло, и всякие соли — многое идет в лекарства. Но еще многое держится в тайне. Жинка и та не знает всей кухни, не то чтобы кто посторонний.