— Работа у тебя дурная, Йосып: между лавкой и ларьком крутишься, «профилактики» богато принимаешь.
— Дольше проживу.
— Если не помрешь!
— Меня нияка хвороба не берет. Я ж проспиртованный. Чув, балакают, в Хиросиме, когда упала атомна бомба, хто из японцев был выпивши, тот живой остался, а тверёзых усех попалило. Вот угадай, як оно лучше.
Микола Микитович встал ногами на скамейку, дотянулся до виноградной лозы, которая густо переплелась, образовав сплошную буро-зеленую крышу, часто увешанную темными тяжелыми гроздьями винограда сорта «изабелла», сорвал кисть, протянул Йосыпу:
— Зажуй.
— Пустое!.. Положь, понесу сыну, як гостинец.
Хозяин спустился вниз, зачем-то отряхнул чистые пижамные крупнополосатые штаны, присел с выдохом, продолжил то, о чем думал:
— А я нет, не пью. И ем погано…
— По тебе видно, — улыбнулся Йосып одними глазами.
— Не гляди, что я гладкий, це не от харчу. Обмен веществ поганый, понял? У жинки тоже недостает обмену, через то она такая крупная. — Микола Микитович поелозил короткопалой пятерней по своей пухлой груди, признался: — Разве что колбаса попадется фабричная — тогда ем. Люблю, окаянную, ух!.. Не дай бог как люблю. Спорим, умну три кила?
— Слабо!
— Ей-бо, умну! Токо чтоб до колбасы хлеба вволю. Колбасу люблю, но ничто больше в глотку не лезет. И пить не пью…
— Ты уже говорил.
— И еще скажу!.. Правда, один раз таки напился. — Микола Микитович оживленно заулыбался. Рассеченная в детстве бровь изломилась по шраму. Он придвинулся к столу, прилег на него грудью, начал пощипывать гроздь винограда, которую сорвал для Йосыпа. Подносил по бубочке ко рту, выжимал из нее сок в рот, кожицу выбрасывал на сторону курам, которые подхватывали ее и, чуть отбегая от стола, натужно глотали. — Слухай, як я напился… — начал он рассказывать, но тут же прервал себя вопросом: — Ты у кого воевал?
— У Толбухина.
— А я у Конева. Соседи, значит. Так слухай. Служил я в батальоне шофером.
— Брешешь, николи тебя возле машины не замечал!
— Заявляю тебе авторитетно: шофером. На войне всему выучишься. Не перебивай. Так вот, послал меня комбат в соседнюю часть с поручением. Ну, выскочил я на большак… Ты ж знаешь, яки там дороги, як вылизано, и жму «до доски». Усе хорошо. По сторонам дорфы ихние мелькают, села то есть. Городишки обхожу объездом, бо мне же поторапливаться надо. Впереди горы вижу, токо токо синеют на окоеме. Справа леса бегут, слева, внизу, река клокочет. Картина, я тебе скажу, такие только в церквах малюют. И вдруг — трах-бах! — заглохла моя полуторка. Туды к свиньям собачьим, думаю. «Гыр-гыр-гыр» стартером — не берет. Я за ручку крутю — не берет. Я за насос — продуваю бензопровод, — дохлое дело. Расстилаю плащ-палатку под машиной, лезу под двигатель, лежу гляжу — гадаю, что за оказия приключилась. Слышу, «студер» тормозит рядом. Стукнула дверца. Вижу, наклонилась надо мной черная негритянская голова, вся в мелких барашках, словно на каракулевом ягненке. «Вот из?» — пытае, — в чем дело. Во рту торчит сигарета. А мне так охота курить, что аж досадно. Молчком высмыкнул у него изо рта сигарету — и себе в рот. Пыхкаю, пыхкаю — никак жажду не утолю. Ему тоже оставил. Говорю, на, затянись, вери гуд, мол, дуже добра цигарка. Он сгреб меня, вытащил из-под машины, обхватил за шею, придавил к себе, целует-целует, черт здоровущий, черномазый. Ну, думаю, задушит окончательно. Видно, обрадовался, что я им не побрезговал: из его черного рта да в свой цигарку вставил. Кричит: «Рашен гуд бой! Вери гуд!» Тут еще выскочили двое таких же, как и он, — аж лоснятся. Расстелили брезент на обочине, кинули банки распечатанной колбасы, натащили бутылок — и все виски. Наливают жестяную кружку: «Плиз!» Я им говорю, шо не пью. Но они же, дьяволы смоленые, ни слова по-русски не тямят. Шо тут сделаешь? Пришлось пить. И по второй, и по третьей. Забыл я про комбата, про всю военную музыку. И шо ты думаешь, прокинулся на второй день, вижу: у себя в части нахожусь. Як я сюда попал, пытаю. Отвечают: негры-союзнички доставили на «студере». И полуторку приволокли на буксире. Бачишь, яка культвылазка получилась? — подытожил Микола Микитович, обглодав окончательно виноградную кисть, подаренную Йосыпу. — С тех пор в рот не брал. А колбасу — пожалуйста, скоко угодно.
Йосыпа разморило. Темно-коричневые, крупно выкаченные его глаза взялись мутью. Нижняя отяжелевшая челюсть чуть отвисла, рот приоткрылся. Йосып дышал ртом — так ему было легче. В момент он встрепенулся, мотнул головой, словно конь, отбиваясь от слепней, взялся за тонкую талию рюмки длинными пальцами, густо изрезанными трещинами.
ebooksa