— Погоди-погоди! Я тебя еще не поздравил с повышением звания.
Козодоев собрал морщинки у глаз. Крутой его лоб зарозовел, отсвечивая глянцевито.
— Успеется…
— Добро, коли так! Ну, давай. Три-четыре… — скомандовал Кедрачев-Митрофанов. Дирижируя рюмками, оба в один голос прорепетировали, подражая болельщикам на трибунах: — Шай-бу, шай-бу, шай-бу!..
Не успели они опорожнить рюмки, кося глазом в сторону экрана, как в дом ввалились гости. Пришли офицеры, те, кто свободен от службы. Тут и Толоконников с тяжелой, запунцовевшей от колючего ветра нижней челюстью, и мелкорослый, широкий в талии турбинист Буцаев, и лейтенант-торпедист Окунев, и коренастый крепыш с черной чуприной Находкин, и старпом.
Едва повесив шинель, Виктор Устинович Алышев (он не мог не прийти на торжество: Галина, жена Козодоева, доводилась ему племянницей) заглянул в комнату, где стояли у серванта с откинутой крышкой бара хозяин дома и самый ранний гость — Кедрачев-Митрофанов.
— Ну, молотки, молотки! — похвалил иронически. — За Кедрачом не угнаться, честное слово, проворный до крайности.
— Здравия желаем, товарищ капитан первого ранга! — официально и сдержанно поздоровался Кедрачев-Митрофанов.
— Добрый вечер… — Козодоев запнулся, решая, как обратиться к Алышеву: то ли по-служебному, то ли по-домашнему. Глядя в его добродушное крупное лицо, на куцые седые усики, на искрящиеся добрыми огоньками глаза, почувствовал себя раскрепощенно. — Здравствуйте, Виктор Устинович!
— Здорово, сынок! — Он притянул к себе Максима, обнял его. — Вот и почеломкались, как говаривал один мой старый друг, — вспомнил Антона Балябу, который предлагал в особо торжественных случаях — после долгой разлуки или при тревожном расставании: «Давай, Витек, почеломкаемся на всякий случай». Алышев тут же добавил, глядя Козодоеву в глаза: — Расти большой!..
Кедрачев-Митрофанов напряженно следил за хоккеем, весь нетерпеливо подергивался, то одобрительно вскрикивая: «Хо-го!», то недовольно махая рукой: «Ах!..»
Алышев продолжал с ним разговор в том же ироническом духе. Нельзя сказать, чтобы он недолюбливал командира лодки. Нельзя сказать и того, чтобы сильно его переоценивал. Но было в его отношении нечто необычное, какая-то излишняя возбужденность, переходящая в придирчивость, какое-то недовольство. Это происходило, вероятно, из-за того, что Кедрачев-Митрофанов не признавал опеки, не терпел, когда его, что называется, дергали по мелочам. Человек строптивый, командир слишком самостоятельный и любивший подчеркнуть свою самостоятельность, он не всегда нравился Алышеву. Виктор Устинович, добрый по натуре, вспыльчивый, но отходчивый, ценил тех командиров, которые иногда не гнушались ему поклониться. После действуй по-своему, никто тебе подкрылки не подрежет. Но поклонись иногда, покажи, пускай для виду, что нуждаешься в начальнике, и за это он тебе сотню грехов скостит.
— А знаешь ли ты, хоккеист, кто больше всего болен игрою?
Назревал острый момент у ворот «Спартака», потому Кедрачев-Митрофанов не ответил, а только кивком головы да неопределенно приподнятой рукой показал, что слушает Алышева, хотя и не может в данную минуту отвлечься.
— Старухи-пенсионерки! — заключил Виктор Устинович.
Кедрачев-Митрофанов оглянулся, собрал в гармошку кожу на лбу.
— Новое дело…
— Точно тебе говорю. Факт проверенный.
— Откуда такие сведения?
— Был я недавно в Москве, попал в одну компанию. Сосед по столу, телевизионщик, делился заботами: говорил, стоит не показать какой поединок — оборвут телефоны на студии, засыпят письменными протестами. И всё они, бабы-отставники.
ebooksa