Потаенное судно

Яков Калистратович Таран, тесть Балябы, высказался определенней всех:

— Обыкновенная потасовка. Нечего тут паять политику!

Оляна Саввишна, его супруга, кинулась на него с веником:

— Не стыдно старому болтать? Внука чуть не насмерть ухайдакали, а он такие речи!

— Ничего твоему внуку не станется! — огрызнулся Таран.

В волости допоздна судили-рядили, вызвали свидетелей, искали зачинщиков. И нашли. Взяли Павла Шаповалова и Федора Гадяцкого — сынков самых зажиточных в Новоспасовке хозяев. Увезли в город. И сразу притихло село. Каждый понял, что с коммуной шутки плохи, за нее власти всегда встают горой.

14

Охрим Баляба возвращался из Мариуполя домой по мартовской хляби. Не пешком шел и не на попутной подводе трясся. Он ехал на новом тракторе, имя которому «запорожец». Чудно́е сооружение! Это не то, что, к примеру, «фордзон», у которого все обыкновенно: два колеса спереди, два сзади, сиденье как сиденье, бак для горючего, руль удобный. У «запорожца» все по-своему. Даже колес у него непарное количество: в передке два маленьких да сзади одно огромное, словно маховик у паровика. А над гигантом-колесом пристроено сиденье тракториста. Высоко! Трактор тяжелый, в ходу неторопливый. Мотор необычной конструкции: поршень, словно у движка, что на маслобойке, взад-вперед лежа бегает.

Но зачем много говорить, трактор есть трактор. Получил его Охрим прямо на станции, как только с платформы согнали. Заправили сполна, расписался в документах — и айда до дому.

«Запорожец» не испугал Охрима. За долгие месяцы на курсах он попривык к машинам, садился на разные сиденья: и высокие, и низкие.

Прикрепив сбоку, на выступе «запорожца», запасную бочку горючего, влез Охрим на сиденье, словно на трон, потянул за рычажок, дав такого газу, что все вокруг заволокло синим туманом, двинулся в путь. Мариупольцы провожали его долгими взглядами. Орава городских мальчишек преследовала трактор до черты города, до самых прошлогодних подсолнухов, которые торчат темными кольями, обезглавленные, продрогшие на упорном азовском ветре-мокродуе.

Охрим потирает короткие, подрезанные по-городскому усы, попеременно высвобождая руки, крепко лежащие на руле, ухмыляется, вспоминая свою прошлогоднюю робость, с которой отправлялся на курсы. Но не те сейчас мысли заботят Охрима.

Первым делом надо будет попросить у правления коммуны хорошего напарника, который бы, приучась к машине, сумел заменять его в любую погоду. Думал Охрим и о том, каких дел он наворочает своим «запорожцем». Толоку, где надрываются лошадки, станет теперь пахать запросто. Главное, залежи поднимет свободно. Раскинулись те залежи за ветряными мельницами — спокон веку нетронутая земля. Горел на нее глаз у мужиков, да соха не брала, зуб свой ломала… И по сугорью, что за ставком, пройтись можно. Машина возьмет где хочешь. Пускай ее, куда тебе желательно: и на сев, и на косовицу, и арбы возить, и молотилку крутить. Одним словом, «запорожец» для коммуны — невиданная удача… А назван все же по-чудному, по-казацки. Тесть Яков Калистратович, пожалуй, не обрадуется такому названию, это точно. Примет за оскорбление. Посчитает, поносят казацкое сословие… Вот тоже человек! Вроде бы и работящий, и голова на плечах имеется, а напустит на себя гонору — глупее глупого сделается. Выдумал себе казацкий сан, носится с ним, как дурень с писаной торбой. Ну, может, и был кто у него в роду славного покрою, может, и крепости защищал, и куренями командовал, и большими богатствами ворочал. Так то ж давно было. Все прошло и быльем поросло. Чего ж про то вспоминать? Что ж все время оглядываться назад? Кто ты есть сейчас на самом деле — вот куда смотри. А есть ты обыкновенный хлебопашец Яков Таран, умеешь волам хвосты крутить, значит, и место тебе при волах. Казацтво твое давно сгорело, и дым по перелогам развеян…

Неторопливый «запорожец» гулко постукивает двигателем, обдает Охрима теплым дыханием, настраивает на все доброе. Весело Охриму глядеть, как встречные кони, запряженные в арбы или в брички, загодя шарахаются в сторону, несут подводу по бездорожью и потом еще долго не могут успокоиться. Дядьки натягивают вожжи во всю силу, даже на спины ложатся. Далеко миновав «запорожца», оглядываются, кулаками грозятся, что-то выкрикивают, чего не расслышать за машинным грохотом.

Вот заморенные клячи свернули со столбовой, но не кинулись вскачь. Они остановились, боязно подрагивая всей кожей, отворачивая головы в сторону и в то же время кося гнедым глазом на железное чудище. В передке на рессорном сиденье горбится дедок-возница, а в задке брички на дощатой перекладине мостятся двое красноармейцев с винтовками. Во всю длину брички положен какой-то необычный груз, прикрытый сверху попоной. Один из караульных спрыгнул с брички, поспешил наперерез трактору. Длинные серые полы шинели тяжело бьют по обмоткам, по измаранным глиной ботинкам. Охрим, глядя на него, подумал: «Голова, по такой погоде полы шинели забирают под ремень». Баляба тоже когда-то служил, мотал зеленые обмотки.

Красноармеец, закинув винтовку за плечо, поспешно сворачивает освободившимися руками самокрутку.

— Стой, стой! — кричит он Охриму Балябе. — Приглуши тарахтелку.

Охрим убрал скорость. «Запорожец» остановился, подергиваясь на малых оборотах. Подошедший, обильно послюнив цигарку, потер ее пальцами, затем, подняв ее выше головы, попросил:

— Механик, припалить бы!

Баляба рад размяться. Упершись в шпору высокого колеса, спрыгнул на дорогу, одернул казенную ватную фуфайку. Он долго стукал себя по всем карманам, пока наконец не настукал коробок спичек. Бережно прикрыл огромными ладонями прозрачное пламя. Красноармеец наклонился, чтобы прикурить. Он бледнолицый, остроносый — показалось, пьет воду из чужой горсти, даже кадык ходит вниз-вверх.