Потаенное судно

Федосия Федоровна заметила:

— Мабуть, из-за дочки оставили, бо вона ж делегатка. Зробилась така горда, шо куда там!

— Ой, мамо, шо вы балакаете? — вступилась Поля. — Почему из-за дочки? Он же не куркуль, а только строит из себя куркуля. Самый обыкновенный середняк.

— Не мешало бы ему язык подкоротить заместо усов, — вмешался Денис. — Задавака сильный. И брешет, как по писаному.

Дочка перебила отца:

— А знаешь, сколько их повтикало! Я бачила список, комсомольскому активу показывали. Половина уехала загодя. Попродали барахло на толкучке в Бердянске, соседям попродали коней-коров за бесценок и гайда кто куда.

— Чув, чув! — подтвердил отец. — Рассказывают, что новоспасчан везде встретить можно: и на шахтах в Макеевке, и в Кривом Роге на рудниках. Да что далеко ходить, вон Даниленковы хлопцы в Ростове-городе на пароходах служат.

— То погано, что люди землю покидают, — заключила мать Федосия.

Когда уже семью накормили, ложки-миски перемыли, когда погасили лампу, Поля, прилегшая с краю на полати, где лежала сестра Надя, слышала, что батько Денис ворочается на скрипучей деревянной кровати, тихо его спросила:

— Папашо, а вы як же?..

Мать, перехватив ее вопрос, поспешила ответить из-за спины мужа:

— Уже и заявление отнес Диброве. Тоже своевольничает, вроде тебя. Жинки не спросясь, надумал и побежал.

Поля улыбается в темноте, смешит ее материнская притворно-строгая ворчливость.

Денис после долгого молчания подал голос:

— Что делать? Думал-думал, ничего лучшего не придумал.

21

В жизни коммуны назревали крупные перемены. Видимо, коммуну все-таки преобразуют в колхоз или сольют с соседним колхозом — не будет коммуны, придется с ней расставаться! Правда, об этом вслух пока не говорили, а только смутно догадывались. И эта смутность прокрадывалась в сердце, заставляла коммунаров смотреть друг на друга по-иному: бережней, теплее. Хотелось при встречах подольше постоять вместе. Хотелось даже что-то оставить друг другу на память. И вот у кого-то родилась робкая мысль: а не сгонять ли за фотографом Мишей Кавказцем? Сперва она, эта мысль, показалась странной, никчемной. Кто-то даже заметил, что на карточку сниматься не к добру. Но мысль пошла гулять по комнатам, по коридорам коммунских домов.

И наконец созрело решение:

— Будем сниматься!

Найден день: серединное воскресенье октября. По распахнутому небу вовсю разгуливает солнце. Над высокой голубятней, что стоит здесь, в новоспасовском дворе коммуны, звучное хлопанье крыл сизарей и дударей. По цементным ступенькам широкого и высокого крыльца бывшего суворовского, купеческого, теперь коммунского главного здания ходят желтобородые просяные веники, расстилаются домотканые дорожки. После долгих раздумий и споров именно оно, это просторное крыльцо, признано той единственно верной и подходящей ареной, на которой может собраться вся коммуна «Пропаганда». Решено также, что для исполнения роли барда, способного воспеть коммуну фактически-документально, будет призван все тот же Миша Кавказец. Миша — большой человек в селе. Он один-разъединственный, потому и берегут его свято и почитают высоко. Пешком он не ходит, ни в жисть такого не допустят слободяне, обязательно пару запрягают в дроги. У кого нету дрожек, едут бричкой, но беспременно чтобы с рессорным перекидным сиденьем. Если уж говорить все, то до Миши Кавказца даже автомобилями приезжают: такими длинными, лакированными, с откидным верхом. Это городские: может, из Мариуполя, может, еще откуда. Заметьте себе, что едут не к Бродскому, не к знаменитому Кабо, у которых студии в Бердянске, — едут к Мише Кавказцу. Правду говорят: слава впереди человека бежит.